Мой старший брат, которого не было   ::   Львов Аркадий

А если бы не было собак, тогда что? Тогда мы ничего не знали бы об этих следах и считали, что их нет? Хотя не то: мы просто не думали бы о них, потому что нельзя же думать о том, чего нет и что даже названия не имеет. Бога вот нет, но он хоть название имеет. А тут ведь и названия никакого не было бы.

А микробы и атомы? Ну, их-то никто не видит - ни человек, ни собака, ни птица. Это понятно: они очень маленькие.

Хотя нет, это тоже непонятно. Когда я летел на самолете и смотрел вниз, коровы были маленькие, как телята в мультфильме. А если подняться выше, то и вовсе не увидишь их. Значит, если бы люди всегда находились на такой высоте, они даже не знали бы, что есть такие животные - коровы?

А каким же видит меня Бобка? Тоже, наверное, с четырьмя лапами, как у пего. И вообще, может, только сами люди видят себя такими, людьми, а собаки видят нас по-своему, куры - по-своему, пауки и пчелы - по-своему?

А один раз, когда я нырял за крабами, мне вдруг показалось, что я осьминог. И даже на берегу, хотя было солнце, и люди, и рядом лежал Бобка, мне все равно казалось, что я осьминог и глазищи у меня здоровенные и страшные, как у осьминога. Бобка всегда смотрит мне в глаза, а в этот раз воротил морду, как от карбида или спички.

Когда мама узнала про осьминога, она сказала, счастье еще, что это не ишак какой-нибудь или баран, по вообще, конечно, надо ожидать и того и другого.

- Зина, это пройдет, - объясняла маме тетя Оля, наша соседка. - Это переломный возраст. Сколько ему? Двенадцать? Ну, у каждого по-разному. У моей Таньки регулы начались в десять.

- Бог с вами, Оля, так то совсем другое.

- Почему другое? У девочек так, а у мальчиков так.

- Но у других дети как дети.

- Зина, - взмолилась тетя Оля, - это же природа.

- Да, - вздохнула мама, - природа. Отец его тоже был с фантазиями. Даже с фронта он почти каждый день писал, что видит и слышит меня постоянно и может расписать весь мой день по минутам, как будто я рядом, совсем рядом.

Папу своего я не видел. Папу убили десятого мая в австрийском городе Линц, а я родился три месяца спустя, в августе сорок пятого. Но папа часто снится мне. Раньше часто, а теперь не очень" - теперь, когда я присматриваюсь к папе, почти всегда оказывается, что это не папа, а мой старший брат. И мне никогда не бывает это удивительно, хотя никакого брата у меня нет. И еще: когда вместо папы появляется мой старший брат, я не злюсь и досада не берет меня. Наоборот даже.

Но так бывает только ночью, а днем не так. Днем папа - всегда папа, и это не имеет значения, что он обязательно заслоняет собой кого-то другого. Кого? Иногда мне кажется, его - моего старшего брата.

Сейчас я опять думаю о папе, и у меня такое чувство, будто должна появиться рука, рука остановит уходящее солнце, остановит кольца, я открою глаза - и увижу папу.

Я открыл глаза и увидел его. Нет, не папу - папу убили тринадцать лот назад в Австрии. Я увидел нашего нового соседа, который живет на первом этаже, - человека со странностями. Это моя мама о нем так говорит: человек со странностями. А тетя Оля поправляет: "Скажите лучше - просто идиот. Вчера я повесила сушить белье во дворе, а он взял и перерезал веревку". "Оля, - напоминает моя мама, - но он же просил вас не заслонять ему окно". - "Я вас не понимаю, Зина, - кипятится тетя Оля, - что, у него руки отвалятся, глаза выпадут, если белье немножко повисит перед его окном? Пусть хоть посмотрит на белоснежную простыню - он же спит на голом матраце". - "Да, - соглашается в конце концов мама, - он очень странный человек".

Странный человек стоял рядом и смотрел на меня. Просто так: стоял и смотрел. Я даже оглянулся: нет ли кого за мной, позади? Нет, позади никого не было - это он на меня смотрел.

Зачем? Так смотрят только немые дети.

- Солнце заходит, - кивнул он, кивнул просто, как будто мы уже целый час разговариваем.