Наши звезды: звезда Полынь (журнальный вариант)   ::   Рыбаков Вячеслав

Как если бы маленькая золотая рыбка в аквариуме, подплыв к стеклу, вместо беззвучного и бессмысленного шлепанья губами открыла ротишко и зычно выдала из-под воды оперную арию.

– Слушай, а ты правда еврейка?

– А что? Думаешь, я так шучу?

– Нет, просто… - он не знал, что сказать, потом нашелся: - Не похожа. У тебя нос скорей картошкой, чем клювом…

– Еще вытянется, - кровожадно пообещала она.

– Да ну тебя. Я серьезно спрашиваю…

– А если серьезно - то наполовину. Папа русский. По фашистским понятиям - самый криминальный вариант.

– Понятно… - хмуро проговорил он.

– Но ты знаешь, я про все эти национальные дела вспоминаю, только когда слышу, что жидов ругают.

Он помолчал, потом не выдержал:

– А когда русских?

– Ну, знаешь, - возмутилась она, - смотря за что.

– Вот то-то и оно, - сказал он, поразмыслив.

– Что?

– Что когда евреев несут по кочкам, ты сразу вспоминаешь, что еврейка. И сразу: а-а-а! наших бьют! А когда русских - то не вспоминаешь, что русская. Тут, мол, за дело ругают, справедливо. А тут, пожалуй, перехватили… Но за живое не берет. Правильно я понял?

Она долго молчала. Он метров полтораста успел отмахать и уже почти уверился, что опять ее обидел, но она задумчиво призналась:

– Даже в голову никогда не приходило посмотреть так.

Он засмеялся.

– Ты чего? - удивилась она.

– Прости, но… Не удержался. Как ты мне про Федорова-то…

– А Федоров чем тебе не угодил?

– Да не в том дело… У нас прям как в листовке. Евреи едут на шее русского народа и его же учат русской культуре.

Некоторое время она озадаченно молчала. А его зудяще тянуло говорить с нею именно об этом. Она казалась живым опровержением всех мерзостей, и ему невтерпеж было опровергать их ею снова и снова. Бескомпромиссно, в лоб.

– Ну, поучи ты меня, - попросила она.

Он порылся в памяти, пытаясь сообразить, чему бы такому мог научить ее. Федоров… Воскрешение отцов, блин, Страшный суд… Плохо дело, подумал он.

– И вообще, знаешь, я к тебе на спину не просилась, - сказала она.

Тогда он понял, что она все-таки опять обиделась, только старается не подать виду. А его будто черт какой-то бодал.

– Именно, - сказал он. - Там и про это сказано. Русские, мол, всемирно отзывчивые. Сами себя по доброте душевной предлагают в ярмо. Мы ж богатыри, у нас, мол, сил на всех хватит. А остальные уже к этому привыкли и не только благодарности не испытывают, но относятся как к должному. И если русские их на плечи не сажают, а говорят: идите своими ногами, в ответ тут же в крик: как это - своими ногами? Это же притеснение по национальному признаку! Русские хотят нас поработить и истребить!

– Знаешь, это то же самое, что верить, будто панночка взаправду на Хоме летала, - непонятно, но очень сухо сказала она. - Тебе надо прочитать речь Достоевского, где он ввел понятие всемирной отзывчивости русских. Сравнишь.

Он только головой покачал.

На сей раз они молчали долго. Тянулся, пожалуй, уже пятый километр; Вовка начал уставать.

– Ты не устала висеть-то? - чуть принужденно спросил он: очень трудно возобновлять разговор с тем, кого ты явно обидел.

– Нет, - односложно отозвалась она.

Конечно, устала. Руки затекли, конечно. Приподняты, пережаты, кровь отлила… Он постарался покрепче подхватить ее под коленки. Спустить ее наземь и дать отдохнуть? Нет, нельзя, холодно.

– Расскажи еще что-нибудь, - попросил он.

– А я как раз думала об этом, - призналась она. - Только не знала, как предложить. Мне показалось, ты обиделся.

У него точно гора с плеч свалилась.

– А ну, - сказал он, непроизвольно улыбнувшись до ушей, - давай развлекай меня разговорами.

– Сейчас, - с готовностью отозвалась она. - Но ты, пожалуйста, не смейся.

– Почему? - удивился он.

– А потому, что… Потому что я стесняюсь, - честно сообщила она.