Первый день спасения   ::   Рыбаков Вячеслав

- Я не то сказала? - испугалась она. Он не ответил. - Ты обиделся?

- Нет, что ты.

- Ты не обижайся на меня, пожалуйста. Я и так все время боюсь, - она запнулась. - Знаешь, мне так хорошо никогда не было. Будто снова с мамой, с папой - только еще смелее. Но такое чувство, что карабкаюсь уже высоко-высоко, и сил нет держаться, и отпустить нельзя, потому что если упадешь - разобьешься насмерть... Понимаешь?

Она была как на ладони перед ним. Он покивал, чуть улыбаясь: конечно, понимаю. Ласково и молча погладил ее по голове.

- Ты добрый... У меня просто слезы наворачиваются, как я чувствую, какой ты добрый. Ты еще кому-нибудь откроешь шарик?

Он сгорбился.

- Не знаю, малыш. Не знаю, что делать. Спасти от радиации и мора? Но до войны не было ни того, ни другого - и что с того? Позвать звездолеты? Мы помогать любим... Но вы-то что станете делать? Пять миллиардов вас было!!

Затаив дыхание, она ждала, что он скажет еще. Он молчал. Тогда она попросила несмело:

- Тетеньке открой, пожалуйста. Она тоже добрая.

Он засмеялся неприятным, беззвучным горьким смехом, и сейчас же у нее болезненно вырвалось:

- Опять не то?..

- По знакомству, да? - зло спросил он.

- Господи, ну что теперь-то? Ты прямо весь в каких-то... в больных гвоздях. Не знаешь, где зацепишь. У тетеньки, - добавила она возмущенно, таких капризных мужчин ни разу не было!

Он долго смотрел на нее с отстраненным изумлением, словно увидел в первый раз. Затем холодно отчеканил:

- Все достойны спасения! Понимаешь? Все!

Осадил себя. Снова откинулся спиной на стену.

- Прости, малыш. Ты лучше не заводи меня.

Она перевела дух. Ей показалось, что сейчас он ее ударит.

- Буду заводить, - с отчаянной храбростью сказала она. - А ты говори все-все. И я тебе.

Он помедлил, испытующе глядя ей в глаза. Она кивнула несколько раз, не пряча взгляда.

- Я... считал себя лучше вас, - сказал он, стараясь говорить спокойно и мерно. - Но оказалось, что не подличал и не врал только потому, что мне ничего не надо было. А когда понадобилось - ого! Значит, если бы нуждался, как вы, то подличал и врал бы, как вы? А ведь... ведь... триста лет коммунизма у меня за спиной! Три века! Это, что ли, ничего не значит?! Значит!! Значит, отдельный человек ни в чем не виноват! Просто на краю люди сходят с ума! Это как боль, как туман. Невозможно побороть!! - он вдруг понял, что кричит, и снова попытался овладеть собой. Вздохнул медленно. - Люди такие разные... сложные... ты не представляешь. А на краю людьми остаются только те, кто махнул на себя рукой. На краю остаются только святые и мерзавцы. Одни махнули рукой на себя и стали святыми. Другие махнули рукой на все, кроме себя, - и стали мерзавцами. А остальные... то ли случая выбирать не представилось, то ли махнули на все вообще... они никем не стали. И суть одна - беспомощность... Нет, надо увести людей с края.

- Так ты нас уведешь? - зачарованно выдохнула она, наконец дождавшись этих слов.

Стало тихо. Удивительно тихо. Ночь, как громадная вода, неслышно текла над детскими головами.

- Просто не знаю, - пробормотал мальчик. - Просто не знаю, как подступиться.

У нее опять слезы горячо наполнили гортань и переносье - такое страдальческое лицо сделалось у него.

- Но ведь он же смог... - глухо сказал мальчик.

Она хотела спросить, кто смог и что, но он резко поднялся и взметнулась сзади, отставая, рубашка - подошел к вышибленному в звездную ночь окну. Стоячее пламя над огарком вздрогнуло и заплескалось.

Рубашку-то извозил - страх, подумала девочка. Давно стирать пора, да прокипятить бы с порошком... Прокипятишь тут, как же.

- Свеча догорает, - негромко сказала она.

Интересно, он бы обрадовался, если б я выстирала? Наверное, нет. Наверное, даже бы не заметил. Наверное, его вообще ничем обыкновенным не обрадуешь. Ой, мамочки...