Проклятый   ::   Чешко Федор

Правду сказал скудоумный смерд, и впрямь страшнее погибели это лицо. Верно, и в аду не выдумали для грешной души муки злее, чем равнодушная холодность серых прозрачных глаз. Не думал Чекан, что еще живо в нем то, минувшее. Казалось, перегорело все до горькой золы, одна лишь злоба осталась. Сколько раз, грызя кулаки, тешил он себя видениями, как ворвется к ней, стискивая в руке свирепую сабельную тяжесть, как потешится, сочтется за все. И вот - сбылось. Так что же ты не рад, Васька Чекан?

Он вновь уперся испытующим взглядом в хрупкий большеглазый лик, будто и не смертной девушке принадлежащий, а ожившей иконе, из тех, что писали в древности истовые византийские мастера. Нету в нем страха перед ввалившимися среди ночи заляпанными кровью бородачами, в нем спокойствие и отрешенность, да еле заметный презрительный изгиб плотно стиснутых губ. А тонкие розоватые ноздри трепещут-подрагивают еле уловимо для глаз, а два невысоких холмика под тонким полотном вздымаются и опадают в мерном неторопливом дыхании...

"Лицом стала смерти страшнее... С Еремкой-ключником слюбилась, боярин от сраму упрятал..." Эх ты, мужик-деревенщина, обо всем-то ты в меру куцего разума своего судишь! Да и где тебе правду выведать? Где тебе знать, что худородный человечишко, вчерашний холоп рад был бы жизни себя лишить за одно только ласковое словечко из уст этой вот сероглазой боярышни? Что он, ополоумевший от любви, в ничтожестве своем осмелился владетельному князю в ноги упасть, прося за себя его дочь? Где тебе знать, как улюлюкала-потешалась дворня, когда боярин, даже имени не спрося, велел дерзкого собаками со двора проводить? И она, наверное, тоже смотрела на его позор откуда-нибудь из окна нарядных палат, кривя губы презрительной холодной улыбкой...

Это уж после дознался ее отец, что человечишко, в зятья ему набивавшийся, то Малюты Скуратова стольник; что его сам Государь и Великий Князь московский и всея Руси за молодечество прилюдно в лоб целовал, не брезгуя худородством. Вот тогда-то и призадумался боярин-князь. А призадумавшись, заопасался: как бы не вздумалось опричнику разбоем добыть желаемое. Такому ведь все с рук сойдет... Вот и появился терем-острог в болотной глуши.

А того и не знал спесивец родовитый, что обласканный царем Малютин стольник по прозванию Чекан, крещенный Василием, скорей удавится, чем допустит в голову шалую мысль для собственной утехи воспользоваться выгодами государевой службы. Много есть таких, которые служат корысти ради и Чеканову преданность мнят юродством, он же радеет лишь о царевой пользе и этим горд. И нынче не своей волей, а Малюты Скуратова повелением да глупостью (а вернее, что изменой) дворового боярского мужика привелось вновь заглянуть в серые глаза той, что стала причиной страшного его унижения. Но уж коли привелось, так он вправе взыскать с нее полною мерой. Вот только хочется ли ему этого? Нет. Хочется другого. Хочется снова сказать ей то, что шептал он, за день до позора своего прокравшись в княжеские владения. Тогда она ответила: "Уходи, или крикну людей. Лучше уж я пса подзаборного решусь полюбить, чем тебя. Чтоб ты захлебнулся в той невинной крови, что тобою пролита, душегуб!". Это после таких ее слов он настолько помутился в рассудке, что решился свататься, хотя мог бы не князю, а Григорию Лукьянычу в ноги упасть, и все бы сложилось иначе...

С глухим рычанием Чекан затряс головой, отгоняя вздорные мысли. Время ли скулить о привередливой девке, когда не выполнена государева воля?!

Притихшие при его появлении опричники настороженно переглядывались, кое-кто бочком убрался за дверь: дурит Васька чего-то, серчает, ему такому на глаза лучше не попадать...