Развод по-марсиански   ::   Ларионова Ольга

У меня ведь есть еще время,

Она остановилась, прислонясь к стене и спрятав за спиной руки.

- Нет, - сказала она. - Не надо, Сит.

Так, Значит, теперь с интервалом в два-три дня она будет говорить ему "не надо". Нарождение второй привычки за одно только утро.

- Сит, я не хочу так - только потому, что у тебя есть время...

- Миленькая моя, я что-то не припоминаю, чтобы мы с тобой когда-нибудь задумывались над мотивировками.

- Да, - сказала она, - потому что раньше была белая птица, и снег, и звезды, такие яркие, что отражались в снегу.

Он прикрыл глаза и честно припомнил снег, и птицу, и тень от птицы, когда он высек огонь, и все это появилось, но звезды в снегу не отражались.

- Нет, - сказал он, - такого не бывает.

- Белая птица, - повторила она, - и звезды, которые отражались в снегу.

- Птица была, - сказал он.

- И звезды, которые отражались в снегу.

- Черт с ними, пусть отражались.

Корели ничего не сказала. Вот так все четыре года, все четыре проклятых года. Жуткая болезнь - несвертываемость крови. Она сама по себе не делает с человеком ничего страшного, она только позволяет крови вытекать - капля за каплей, беспрестанно, до самого конца.

С каждой каплей все легче и легче становится тело.

Вот оно стало совсем легкое. Невесомое. Чужое.

Чужое.

- Ну вот, - сказал Сит, - вот теперь у меня и времени не осталось.

Он пошел к двери и остановился.

- Ты будешь выходить из дому? - спросил он.

- Да, - сказала она, - но к твоему приходу я вернусь.

Он переступил порог и пошел по узенькой тропинке, стараясь думать о дневных делах, чтобы прогнать раздражение, которое не покидало его с того самого момента, как он проснулся. Но все кругом - и капли росы на шершавых оранжевых листьях, и сиреневая чистота близкого горизонта, и свежий хруст промерзшего за ночь гравия - все непрошенно возвращало мысли Сита к тому, что сейчас утро, раннее утро. Нехорошо начавшееся утро.

Он свернул с тропинки, подошел к гаражу и выбрал себе мобиль; задав обычный курс, почувствовал, как машина плавно набирает высоту. Он прикрыл глаза, чтобы окончательно сосредоточиться на дневных делах, и это ему, наконец, удалось. Так он и сидел уже совершенно спокойный еще несколько минут, пока мобиль не нырнул вниз, и тогда Сит приоткрыл глаза - и разом вспомнил свое пробуждение. Так же, как и сейчас, он тогда лишь приподнял ресницы и увидел край лилового платья и совершенно чужие, незнакомые ему руки.

Тогда он вскочил и крикнул: "Корели?" - и действительно, перед ним стояла жена. В лиловом платье, спрятав руки за спиной, и потому он не мог припомнить, что же так поразило его в самый момент пробуждения.

А сейчас он отчетливо вспомнил эти смуглые, никогда не виденные им прежде руки, и понял, что Корели уходит от него.

Сит задохнулся, словно его мобиль на полном ходу врезался в полосу непроглядного, материально существующего одиночества. Так, значит, она уходит. Но почему именно сейчас, и почему это явилось для него такой неожиданностью?

Ее поступок выпадал из логической схемы их взаимоотношений, до сих пор превосходно объяснявшей ему как его собственные, так и все ее поступки. Кроме вот этого. Следовательно, или действовавшая годами схема неверна, или поступок...

Сит вдруг успокоился. Схема верна. Такая, как Корели, не может уйти от такого, как он. Бессмыслица. Здесь не было ни тени самодовольства напротив, он чересчур хорошо знал собственные недостатки. Именно потому она и не могла покинуть его, что он был достаточно безобразен и невыносим, чтобы иметь право на постоянную нескончаемую доброту и нежность. Потому он и не ждал, что она решится покинуть его.

А может быть, руки - это только показалось? Он ухватился за это утешение и заставил себя обрести прежнюю самоуверенность и уже окончательно успокоился, когда вспомнил, что Корели обещала вернуться к его приходу.