Шея   ::   Даль Роальд

Стоял ясный теплый день, порою выпадающий в середине зимы после ночного ливня, с ярким солнцем и без единого дуновения. Под солнцем голые деревья были красивы, с их веток стекала вода и каждая капля сверкала алмазным блеском. На небе застыли легкие облака.

- Какой день чудесный!

- Да, день замечательный!

За время прогулки мы более не обменялись ни словом. Слова были нам не нужны. Он проводил меня по аллеям, показывая затейливо подстриженные деревья, изящные беседки, пруды, детский лабиринт со стенами из грабов и лип - как хорошо должно там быть летом, когда деревья покрыты листвой! Цветники, каменные сады, теплицы с виноградными лозами и нектариновыми деревцами. И конечно, скульптура. Здесь были работы большинства современных художников Европы, выполненные из бронзы, гранита, известняка, дерева. Они радовали глаз в солнечном свете и все же нарушали цельность правильно разбитого огромного парка.

- Передохнем? - предложил через час сэр Бэзил.

Мы сели на белую скамейку около пруда с кувшинками, в котором плескались карпы и золотые рыбки, и закурили. Мы были далеко от дома, на вершине возвышенности, и перед нами лежала перспектива садов, похожая на рисунок в старом учебнике архитектуры, где зеленые изгороди, лужайки, террасы и фонтаны сплетаются в изысканный узор кругов и квадратов.

- Отец купил поместье до моего рождения. Я жил в нем всегда и знаю тут каждый дюйм. И с каждым днем люблю его все больше и больше.

- Наверное, здесь летом прелестно.

- О да. Вам надо приехать сюда в мае-июне. Приедете?

- Безусловно, - сказал я. - С удовольствием, - и, еще не договорив, увидел вдали женщину в красном платье, идущую меж цветочными клумбами. Раскачивающейся походкой она пересекла широкую поляну, свернула налево и вдоль стены подстриженных тисов вышла к другой, идеально круглой поляне, со скульптурой в центре. За ней следовала короткая тень.

- Дом старше парка, - сказал сэр Бэзил. - Парк разбил в начале восемнадцатого века француз Бомонт, тот же, что проектировал Левенс в Уэстморленде. В течение года здесь работали двести пятьдесят человек.

К женщине в красном платье присоединился мужчина. Они теперь стояли лицом к лицу на расстоянии одного ярда, посреди садовой панорамы, на круглой лужайке и разговаривали. Мужчина держал в руке какой-то черный предмет.

- Хотите, я покажу вам счета, предъявленные Бомонтом старому герцогу?

- Да, очень интересно взглянуть.

- Он платил рабочим по шиллингу в день, а длился рабочий день десять часов.

Яркое солнце мешало следить за движениями и жестами двоих на лужайке. Они обернулись к статуе и, видимо насмехаясь над ее формой, указывали на нее пальцами. Я опознал работу Генри Мура, небольшую, деревянную, с гладкими контурами, редкостной красоты. Помимо торчащих во все стороны непонятных отростков, в ней были прорезаны два или три отверстия.

- Когда Бомонт сажал тисы для шахматной доски, он знал, что раньше чем через сто лет от них будет мало проку. Мы не обладаем таким запасом терпения, планируя что-либо, как по-вашему?

- Нет, - сказал я. - Не обладаем.

Черный предмет в руке мужчины оказался фотоаппаратом. Он отступил назад и фотографировал женщину рядом со статуей. Она принимала разные позы, все нарочито комичные. Раз она обхватила обеими руками торчащий отросток и прижалась к нему щекой, потом вскарабкалась и села верхом на статую, зажав в кулаке воображаемые поводья. Высокая стена деревьев заслоняла их от дома, да и от любой точки парка, кроме того холма, на котором мы находились. Они имели все основания полагать, что их никто не видит, и, если бы они и взглянули на нас, смотреть бы им пришлось против солнца. Они бы не различили две неподвижные фигурки на скамье у пруда.

- Люблю эти тисы, - сказал сэр Бэзил. - Они такого необычного цвета, глаз на них отдыхает.