На каждом шагу констебли   ::   Марш Найо

Летнее солнце освещало приземистые викторианские торговые постройки, однообразные ряды которых изредка разбивались высокими домами, напоминающими гигантские вертикально поставленные вафельницы. Сквозь утреннюю дымку виднелись готические шпили и неуклюжее здание ратуши. Трои повернулась к ратуше спиной и стала спускаться к реке. Чем ближе она подходила к набережной, тем больше менялся вид улиц: к реке вели узенькие улочки, мощённые булыжником. Трои прошла мимо лавки, пекарни, пахнувшей свежевыпеченным хлебом, ломбарда, магазина подержанных запчастей, и тогда наконец перед ней открылась живописная панорама реки. «Причальный переулок» — так гласила надпись — вёл к берегу, где на причале стояли речные суда. Но, ещё не дойдя до берега, Трои наткнулась на контору Компании увеселительных речных прогулок. К оконному стеклу были приклеены выцветшие объявления, где сообщалось о всевозможных рейсах. Пока она проглядывала их, какой-то человек показался в окне и приклеил к стеклу только что написанное объявление; заметив Трои, он слегка улыбнулся и, пятясь, исчез.

Она прочла объявление.

«На теплоходе „Зодиак“ освободилась одноместная каюта. Отплытие сегодня. За справками обращаться сюда».

В витрине были выставлены фотографии теплохода в пути и на стоянках. Рейс от Норминстера до Лонгминстера и обратно длился пять дней. Ночлег и пансион на теплоходе. Раскрытая брошюрка сообщала, что рейс проходит по местам, связанным с историческими событиями. «Пять дней вне времени», — восклицал автор брошюрки, как видно, любитель цветистых фраз.

У Трои выдалось тяжёлое лето: сперва она готовила персональную выставку, а через несколько недель картины нужно везти в Париж, а затем в Нью-Йорк. Муж был в командировке в Америке, сын учился в Гренобле. Трои представила себе утомительную поездку в железнодорожном вагоне, грустное возвращение, летнюю лондонскую скуку, пустой дом. Неожиданно для себя она открыла дверь, подумав: «На пять дней покину время».



2



«Моё двуличие, — писала мисс Рикерби-Каррик, — беспредельно!»

Она рассеянно взглянула на кончик шариковой ручки и громко откашлялась.

«Взять хотя бы, — писала она, — мою филантропию. Или, скорее, так как я не против словотворчества, мои добродеяния».

— Нет! — вслух воскликнула она. — Это не годится. Добродеяние — отвратительное слово, просто ужасное.

Оглянувшись, она встретилась глазами с худенькой дамой в темно-синем полотняном платье, сидевшей на чемодане, как и она сама.

— Добродеяние, — повторила мисс Рикерби-Каррик. — Как по-вашему, остроумное это слово?

— Это зависит, вероятно, от контекста.

— Вы с таким удивлением глядите на меня.

— Да? — спросила Трои Аллейн, которая и в самом деле с изумлением смотрела на свою собеседницу. — Простите, я задумалась, я сейчас была где-то за тысячу миль отсюда.

— Хорошо бы и мне там же оказаться. Или нет, — поправилась мисс Рикерби-Каррик, — я опять неточно выразилась: хорошо бы мне очутиться где-то за тысячу миль от самой себя. Уверяю вас, — добавила она и снова что-то застрочила в своей тетради.

Трои внимательно оглядела её. Сидящая перед ней фигура была скорее нелепа, чем смешна. Все нескладно. Казалось, кто-то бросил в неё унылый свитер, бордовый костюм, а чуть повыше вязаную жокейскую шапочку, а они так и прилипли. У неё была странная манера выставлять зубы, растягивая рот, отчего казалось, что она то и дело усмехается. Вцепившиеся в ручку пальцы были искривлены артритом.

— Моё имя, — представилась она, — Хейзл Рикерби-Каррик. Приходская старая дева. А вас как зовут?

— Аллейн.

— Миссис?

— Да. — И, минуту помедлив, добавила, поскольку этого, очевидно, от неё ждали:

— Агата.