Странствующие гости табора   ::   Синякин Сергей

Наспхандэпэ дылэноса [7] , иначе сам в накладе останешься! Так гласят полевые законы цыган. Только глупый и недальновидный человек станет ссориться с властью: тот, кто собой представляет закон, не всегда справедлив, но всегда окажется прав.

Челеб дал ему пятьдесят рублей. Большие деньги, но с таким человеком иначе нельзя. Милиционер пошуршал купюрой, посмотрел ее на свет и медленно спрятал в карман.

- Смотрите, - предупредил он, поднимаясь с оглобли. - Я на своей земле воровства не потерплю!

- Ты лучше лошадей посчитай, - посоветовал Челеб. - Чтобы потом никто не сказал, что угнали мы какую-нибудь из вашей деревни.

- Сам знаю, что делать, - сказал милиционер. - Будете тащить, быстро всех мужиков в кугутайку [8] отправлю!

Но все-таки постоял, пересчитывая вороные, белые, пегие и рыжие бока коней, что паслись в поле. Долго считал, даже губами для верности шевелил, потом махнул рукой и пошел в деревню, похлопывая ладонью по желтой кобуре, довольный собой, своим умным разговором с бароном и случившейся удачей дня.

А навстречу ему уже возвращались цыганки, впереди которых бежала и возилась в пыли босоногая и загорелая до черноты детвора. И сразу весело зазвякала в таборе посуда. Потянуло сытным запахом кулеша, запахло свежими лепешками, и дети, словно галчата, запрыгали вокруг старух в надежде получить вкусный кусочек еще до общей трапезы.

Одноглазая Нанэ уже подоила кобылицу и сейчас стояла, выжидающе глядя на Челеба, с жестяной банкой молока в сухих темных руках. Банка была от белого американского солидола, такого жирного и сладкого, что вместо масла его намазывали на хлеб прошлой зимой. Теперь осталась лишь пустая банка, которую использовали для хозяйственных нужд. Челеб взял у старухи желтую жестяную посудину, залез на сиденье брички, сунул под покров полога молоко и терпеливо дождался, пока не полегчает. Гость сыто вздохнул, издал легкий ухающий звук, и Челеб забрал у него опустевшую банку. Отдал банку повеселевшей На-нэ, посидел немного, ожидая, не выскажет ли Гость каких-нибудь желаний, и как обычно не дождался. Махнул рукой, чтобы залили в поставленную на попа бочку воды из пруда, пошел дальше, зная, что подростки дело сделают, а в кибитку заглядывать не станут, чтобы не ослепнуть.

Подошел Мамэн, поскрипывая сапогами. Звук был неприятным, словно Мамэн на протезах ходил.

- Смазал бы сапоги, - посоветовал Челеб.

- Богатая деревня, - пропуская его слова мимо ушей, сказал Мамэн. - Дома черепицей крыты, в хлевах поросята визжат. Словно войны не было.

- Как же, богатая, - не сдержался Челеб. - Разве сам не видишь, кроме милиционера, и не приходил никто. Мужиков-то здесь почти не осталось. Да и детворы нет совсем, иначе давно бы камнями кидались. Не скоро они оправятся. Много людей здесь смерть забрала. А что до черепицы, так то прошлое богатство. Видишь, черепица темная, на многих крышах даже потрескалась, а менять ее некому. Свежие хаты чаканом крыты.

- Так сделаем скамейку? - вновь спросил Мамэн.

- Нет, - сказал Челеб. - Отсюда на юг пойдем. Не будем здесь делать скамейку, не будем никого обижать.

- Задержимся, заработаем - не умом, так руками, - предложил Мамэн. - Ададэвэс, ададэвэс, амэбархала.

- Атаси, атаси амэчоррорэ [9] , - пропел Челеб негромко, тронул седеющие усы, пошел прочь, чувствуя спиной недоумевающий взгляд Мамэна.

Что он мог еще сказать, самому хотелось остаться, размять руки в работе, потискать уставших от военного лихолетья и послевоенного одиночества русских женщин, но что-то уже поднимало, звало в дорогу. Челеб Оглы понимал, что табор будет недоволен - после долгой дороги, после двух границ это было первое хорошее место. И подали хорошо - женщины уже хвастались собранным в деревне, весело и задорно переругиваясь и тряся юбками.