Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)   ::   Курков Андрей

одна бутылка спирта оставалась?! - взволнованно сказал вдруг Ваплахов.

- Взял я, взял! - успокоил его народный контролер. Свежий снег скрипел под ногами. Был он неглубоким и очень мягким, так что ноги плавно тонули в нем, пока не натыкались на плотную корку старого снега.

- Далеко к ней? - спросил шедший позади урку-емца Добрынин.

- Нет, - ответил тот, не оборачиваясь. - Ее чум чуть за городом.

Шли, должно быть, час. Сперва увидели поднявшихся и замахавших хвостами пушистых собак, потом разглядели и чум, сшитый из оленьих шкур и оттого издалека невидимый и сливающийся со снегом.

- Чудные собаки! - сказал сам себе Добрынин. - Не лают!

- А чего им лаять? Пасть откроет - холодно во рту станет! - объяснил Ваплахов.

- А мой Митька в любую погоду лаял, - припомнил вслух Добрынин. - Как только чужой где покажется - сразу лает так, что все соседи просыпаются... А эти ваши собаки воют? - спросил вдруг народный контролер.

- Бывает, - ответил Дмитрий. - Но редко очень. Чего им выть-то? Тут жизнь хорошая, кормят их хорошо, рыбой сушеной, мясом...

Добрынин уже не слушал помощника. Он шел позади - след в след - шел и грустил. Так хотелось сейчас нормальный собачий лай услышать - чтоб хоть секунду почувствовать себя дома, в деревне, чтобы отвлечься от этого дикого края, где происходят странные непонятные вещи, а ему приходится в них разбираться.

Из чума вышла старушка. В шубе колоколом, расшитой какими-то украшениями. Вышла, остановилась и трубку закурила, поджидая, пока приблизятся к ней мужчины.

Оставалось, может, шагов десять до чума, когда Ваплахов остановился, поклонился слегка и что-то сказал ей на нерусском языке. Она ему ответила и вернулась в чум.

Внутри было сумрачно, и только маленький костер на буром полу своим пламенем освещал скудную обстановку северного жилища.

- Тут вот подарок, - заговорил Добрынин, снимая с плеча тяжелую военную сумку. - От русского народа!

Старушка смотрела на народного контролера не мигая и не меняя серьезное застывшее выражение лица.

- Она по-русски понимает? - спросил Добрынин, повернувшись к помощнику.

- Говорит, что нет, но, может, и понимает! Они - народ умный!

- Ну так дай ей это и объясни, что я сказал! - повторил Добрынин, протягивая сумку урку-емцу.

Ваплахов взял сумку, опустил ее на пол чума около костра и что-то сказал старухе на ее языке. Она едва заметно улыбнулась, потом что-то спросила.

- Она спрашивает: это не от Петрова подарок? - перевел урку-емец.

Добрынин внутренне чертыхнулся.

- Скажи ей, что это от русского народа! Урку-емец кивнул и перевел ей слова народного контролера.

Старуха вдруг огорчилась и посмотрела на народного контролера с очевидной жалостью во взгляде.

- Чего это она? - озадачился Добрынин. Запричитала она что-то, потом перебил ее Ваплахов и, проговорив длинное-длинное предложение, перевел дух и, обернувшись к начальнику, сказал:

- Она подумала, что ты последний русский, раз ты от народа ей это даришь!

- Тьфу ты! - усмехнулся Добрынин. - Придумала же! Ну ладно, бери у нее собак и спроси, как в ближайший город добраться.

- Разговаривал урку-емец с хозяйкой чума долго. Добрынину даже надоело ждать. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу. И вдруг пришла К нему мысль интересная и не такая занудливая, как предыдущие. А что, подумал он, если показать ей эти знаки на шкурках? Может, она поймет, о чем там написано.

Дождавшись конца разговора, он вытащил из вещмешка шкурки, передал их урку-емцу и объяснил свою мысль.

Урку-емец показал шкурки старухе. Она уселась с ними у костра. Пристально стала рассматривать знаки.

В возникшей тишине лишь шипение пламени звучало, подтверждая продолжающуюся жизнь.