Судьба попугая   ::   Курков Андрей

А так хотелось Добрынину в этот момент хорошие стихи послушать…

Встал он, шатаясь, из-за стола, вытащил из-под кровати вещмешок и стал в нем рыться, желая книжку подаренную найти, но нащупал вместо этого пачки печенья. Вытащил, поглядел на них изумленно и тут же себя по лбу шлепнул: это ж он Иващукину хотел отдать! , — О, у вас к чаю есть! — обрадовался Петров. — Давайте, давайте все на стол!

Нехотя опустил Добрынин на стол печенье «Октябрь».

Снова пили чай, разговор не вязался. Петров все предлагал еще одну бутылку спирта раздавить, но Ваплахов уже спал, уронив голову на стол, а Добрынин молча отказывался едва заметным покачиванием головы.

В конце концов, допив чай, Петров встал и, буркнув что-то на прощанье, вышел.

С большим трудом перетащил народный контролер своего помощника на кровать, а потом и сам улегся.

На следующее утро, проснувшись, Добрынин порадовался своему богатырскому здоровью, ведь голова не болела и, как это ни странно, не возникло у контролера желания похмелиться. Ваплахов же наоборот, чувствовал себя ужасно. Он тоже проснулся, присел на кровати, но никак не мог подняться, таюкак пол ему казался очень неустойчивым.

В конце концов Добрынин пожалел его, налил полстакана спирта, после чего Дмитрий пришел к состоянию собственного равновесия и встал на ноги.

Аппетита не было. Но Добрынину страшно хотелось работать, и он разбудил спавшего за стенкой в другой комнате радиста Петрова.

Петров был искренне удивлен, что двое приезжих хотят сразу же приступить к работе, тем более, что один из них, Дмитрий Ваплахов, отличался голубым оттенком кожи лица и каким-то странным, направленным вовнутрь глаз, взглядом. Однако понял он, что контролер упрям и серьезен в своих намерениях.

И вышли они втроем на улицу. Какая это была улица — это уже другой вопрос, ведь в городке насчитывалось только шесть построек, из которых самая большая оказалась складом заготовленных шкурок.

Рыжие кожухи были очень теплыми, но и Дмитрий, и Добрынин ощущали, как мороз кусает щеки и нос.

В складе была такая же температура, как и на улице.

— Вот тут книги учета! — радист Петров дотронулся до пачки гроссбухов, лежавших на письменном столе у самой двери. Дальше все пространство было завалено шкурками, лежали и висели они в связках, но некоторые валялись на полу и сами по себе, имея вид жалкий и ощипанный.

— Ну, тут уже сами разберетесь, — то ли спросил, то ли просто сказал Петров.

Добрынин кивнул.

Ваплахов не мог кивнуть — казалось ему, что если он наклонит голову вперед — исчезнет равновесие, позволяющёе ему ходить и стоять на месте, и полетит его тело вниз, вперед, вслед за перевесившей неустойчивое равновесие головой.

Света внутри не было, но два окна и открытые настежь двери позволяли рассмотреть все.

Петров ушел.

Добрынин осторожно открыл верхний гроссбух и будто бы отпрянул, испугавшись бесконечных цифр, заполнивших первую страницу этой книги учета.

Ваплахов подошел ближе к своему начальнику, остановился сбоку и тоже глянул на страницу. В глазах зарябило, запрыгало, и он зажмурился.

— Ладно! — вдруг выдохнул Добрынин и, усевшись на стул, окунулся с головой в первую страницу гроссбуха.

Было тихо и безветренно.

Ваплахову стало как-то не по себе, и он, шатаясь, вышел на открытый мороз, оставив народного контролера в задумчивом одиночестве.

А Добрынин тем временем, уже листая покрытые рябью цифр страницы, становился все серьезнее и серьезнее и уже начинал понемногу понимать смысл учета. На последней странице он внимательно изучил четыре столбика цифр и окончательно убедился в своей догадливости: над столбиками корявым почерком были написаны полуслова «бел.», «черн.» и «разн.», а затем, над последним красовалось полное, известное Добрынину по колхозному прошлому слово «итого».