Таро Люцифера   ::   Маркеев Олег Георгиевич

С их сиятельством это случается, — склонившись к старику, он попытался разобрать едва слышный шепот.

Слова, как пена у загнанного коня, капали с серых губ князя:

— …милостью Государя-императора…памятуя о доблести, проявленной… полковника лейб-гвардии Корсакова…смертную казнь…и приговорить к гражданской казни с лишением дворянства, чинов и наград, прав собственности… разжалованию в рядовые… прохождением в Сибирском корпусе.

— Что он говорит? — Корсаков свесился с коня, опершись о дверцу коляски.

— Тихо, — зашипел Сильвестр, однако князь уже замолчал, тяжело дыша.

Секретарь достал из дорожного кофра флягу с водой, вылил на ладонь и брызнул князю в лицо.

Козловский вздрогнул, веки затрепетали. Сильвестр поднес к его губам флягу, князь сделал несколько глотков воды.

— Все записал? — с трудом спросил он.

— Все, ваше сиятельство, — подтвердил секретарь.

— Хорошо. Давайте-ка, братцы, передохнем немного, — попросил князь, переведя взгляд на Корсакова и Головко.

Корнет и Сильвестр помогли ему выйти из коляски, отвели на несколько шагов от дороги. Князь отстранил руку Корсакова и присел прямо в мокрую от росы траву.

Хорунжий привстал на стременах, обшарил взглядом окрестности и лишь после этого объявил:

— Привал!

От земли поднимался туман, ночь уходила на запад, уже в полнеба горела зарница, воздух посвежел и звенел от птичьего гомона.

Казаки, спешившись, доставали из седельных сумок нехитрую снедь: хлеб, луковицы, вяленое мясо.

— Ты, дружок, неси сюда, что там у нас есть из провизии, — все еще слабым голосом обратился к секретарю Николай Михайлович.

Сильвестр сноровисто расстелил на траве скатерть, вытащил из коляски вместительный кофр и принялся выгружать из него припасы.

Первым делом на скатерти возник хрустальный графин в окружении серебряных стопок. Следом появились закуски: копченая осетрина, балык из стерляди, копченый окорок и нежнейшая буженина, маринованные маслята, паштет из гусиной печени, паюсная икра. На широкое блюдо Сильвестр разложил крупно порезанные помидоры и огурцы, пучки зеленого лука, на отдельной салфетке поместился порезанный ломтями каравай. Завершив картину полуведерным кувшином кваса, секретарь отступил, залюбовавшись собственной работой.

— Прошу к столу, господа, — пригласил князь. — Окажите честь. И казачков зовите, пусть угостятся, чем Бог послал. На привале я без чинов привык обходиться.

Сильвестр разлил водку, офицеры и князь чокнулись за победу русского оружия. Казаки степенно махнули по стопке, под ободряющие советы Козловского набрали со скатерти закуски и отошли в сторонку.

Когда утолили первый голод, князь предложил выпить за погибель супостата.

— Помяните мои слова, господа, не пережить французу зимы. Погибель ему грозит не столь от православных воинов, сколь от негостеприимства погод российского Отечества.

Хорунжий Головко хитро взглянул на князя.

— Вы, ваше сиятельство, будто наперед все знаете.

— Эх, господин хорунжий. — Князь, не спеша, выпил водку. — Все, что с нами случится, уже записано на листах в Книге жизни, и ветер Времени, играя, переворачивает ее страницы. И что с того, что кто-то умеет читать письмена в той книге? И он — лишь прилежный школяр, едва овладевший грамотой. Ибо, есть Тот, кто начертал сии знаки!

— Красиво сказано, — одобрил Головко. — Это, ежели по-нашему сказать, человек предполагает, а Бог располагает.

— Можно и так, — кивнул князь. — Но как ни говори, а получается, что от судьбы не уйдешь.

— Вы и свою судьбу знаете, ваше сиятельство? — спросил слегка захмелевший корнет.

Давайте, господа, без титулов. Зовут меня Николаем Михайловичем, прошу так и обращаться.

Он промокнул губы салфеткой, скосив глаза в сторону, помолчал немного.

— Да, Алексей Васильевич, к сожалению, я знаю свою судьбу.