Тени войны   ::   Оверчук Алексей

Был же случай в мотострелковом полку в Таджикистане, когда один прапорщик неожиданно решил, что под штабом лежит офигенная бомба. Приказал саперам срочно все проверить. Они ничего не нашли. Прапорщик побежал к командиру полка, потом к замполиту, потом еще к кому-то. Показывал всем какие-то цветные провода. Разубедить его смогли только санитары из психиатрической лечебницы.

В моем случае все намного сложнее. Во-первых, я не психиатр. Во-вторых — меня банально лишают жизни.

Молодой контрразведчик явно недоволен, что расправа откладывается до утра. Самое смешное, именно он вызвался подбросить меня этим утром к десантникам из штаба группировки ВДВ на боевые позиции под Рошни-Чу. Он твердо знает, кто я, видел, как я общался с офицерами из штаба группировки. Они же его и просили взять меня в батальон.

Но этот довод на него не действует. Впрочем, действует ли на него вообще хоть что-то? Снова разлили по кругу спирт.

— У меня дядя в ГРУ служит, — говорит какой-то младший офицер. — Он говорит, что у боевиков есть славянского вида офицеры-инструкторы из иностранных армий. Может, ты, сволочь, один из них? А?!

— Я не могу им быть.

— Это почему?

— Я русский язык знаю хуже, чем они.

Шутка нравится. Десантники ржут и разливают по кружкам еще спирта.

Дальше обсуждают продажных журналистов, подставы из Москвы, треклятых боевиков и шпионов. Все заметнее — разговор к завершению. Люди помаленьку из палатки расходятся. Одному мне идти некуда, поскольку еще днем батальонное начальство определило ее как мое место ночлега.

Нас остается трое. Военный врач со шкодливой улыбкой, «контрик» и я.

Врач достает тюбик-шприц. Такие используют как обезболивающее при ранении.

— Знаешь, что это?

Я киваю.

Он жалит меня шприцем в ногу, и я моментально проваливаюсь в небытие.



2

До сих пор благодарю Бога за то, что он дал мне сил в тот гнусный летний вечер. За то, что дал мне решимости и твердости. За то, что я не ползал у них в ногах, не молил о пощаде, не унижался и не пресмыкался. В противном случае меня бы точно шлепнули. Просто из брезгливости.

Утром я до сверкающего откровения понимаю, как несовершенен человек. Еще вчера мне совершенно не хотелось умирать, а уже сегодня хочется, чтоб пристрелили. Смятение и поиск, сомнения и тоска всегда сопровождают человека по жизни, особенно корреспондента с похмелья.

Я выхожу из палатки и делаю легкий променад по лагерю. Замечаю, что вчерашние мои знакомцы старательно меня избегают. Конечно, я могу теперь пожаловаться командирам на них. И они получат за свои «расстрельные» фокусы по полной программе. Но есть одна закавыка. Как отнесутся к моим рассказам сами командиры? Есть ведь еще и такое понятие — «честь мундира». Какое решение примут отцы-командиры, когда услышат мой рассказ? Если все всплывет, по шапке им обеспечено. Ежели я начну настаивать на возмездии, в подразделение может приехать прокурорская проверка. И «счастливое» время растянется для них на долгие месяцы. Покумекав, отцы-командиры могут просто принять решение избавиться от потенциального источника неприятностей.

На войне люди часто погибают. Можно схлопотать случайную пулю. Мало ли боевиков шляется по горам? Можно нарваться на «растяжку». Мало ли мин понатыкано кругом? В общем, всегда можно списать на несчастный случай, на неких прорвавшихся в расположение боевиков.

Военные прокуроры могут мне возразить: есть, мол, баллистическая экспертиза и все такое. У каждого солдата и офицера — свой автомат. Виновников можно отыскать. Но дело в том, что в подразделениях полно трофейного оружия. Его не все сдают по назначению. И происходит это потому что боевики чаще используют старые автоматы калибра 7,62. Наши военные вооружены Калашниковым 5,45. И солдатики, и офицеры стараются брать именно 7,62. Пуля тяжелее. То есть устойчивее в полете.