Только тишина   ::   Петецкий Богдан

Мы отправились, загруженные десятками дополнительных анализаторов и компьютеров с приставками, содержащими все возможные варианты контактных программ. И когда через четыре года пробудились вблизи цели, никто из нас не мог предвидеть, что поджидает нас на планетах Центавра.

Мы увидели хорошо знакомые конструкции станций, увенчанные тарелками и решетками антенн, самая крохотная из которых поднималась на три сотни метров над поверхностью грунта. Немало трудов и еще больше времени потребовалось на то, чтобы отыскать место, где в одном из сотен тысяч узлов световодов попадение метеорита вызвало появление своеобразного резонанса, чего-то наподобие электронного эха. Тем дело и кончилось.

Земля знала правду уже свыше трех лет. Тахионовые потоки движутся быстрее, чем подталкиваемые ими корабли. Даже эти двое, Тарроусен и Онеска, казалось, уже не помнили, чего нас собственно откомандировали и как выглядело стартовое поле, когда мы занимали места в кабине «Дины». Касательно аварии станции, а ведь это была именно авария, или же способов ликвидации ее они не заикнулись ни словом. Это уже история. Один из самых забавных, может быть, но уж наверняка не значащих эпизодов в деятельности Центра.

* * *



Последняя четверть часа полета прошла в молчании абсолютном. Я смотрел на разбегающиеся внизу очертания континента и впервые за этот день подумал о Авии. Ее лицо с мелкими, четко обозначенными костями стояло у меня перед глазами, словно с момента нашего расставания прошли не годы, а часы.

На меня давила грузом каждая тысяча километров, расширяющая пропасть между «Землей и „Дюной“. Тоска — это функция не только времени. В той же степени и пространства.

Несмотря на это, мне не хотелось думать о ней. Была в этом от сосредоточенности пилота, выжидающего мгновение, когда одна из звезд начинает превращаться в Солнце. Была уверенность, что ничего между нами не изменилось и что через сколько-то там секунд после посадки она приветствует меня той самой из своих улыбок, от которой человек останавливается как вкопанный и лихорадочно соображает, что же он такое ей только что сделал.

И еще кое-что было. Эти девять лет. Ее девять лет, которые для меня, втиснутого в узенькое ложе гибернатора, сжались до неполных двенадцати месяцев. Я знал, что услышу от нее, и знал еще лучше, чего она никогда не скажет и не позволит, чтобы я об этом заговорил, подсознательно при этом ожидая подозрения женских своих предчувствий.

* * *



Она стояла именно на том самом месте, где я оставил ее, отлетая на базу, непосредственно перед стартом. Словно она даже не тронулась с места за эти девять лет и улыбаться не переставала ни на мгновение.

Она была совершенно одна в огромном холле центрального орбитального порта, из которого за время нашего отсутствия убрали все несущие конструкции и стены. Сохранилась одна лишь плоскость крыши, словно специально для того, чтобы защитить людей от лучей стоящего в зените солнца.

Она не шевельнулась, когда мы шли в ее сторону, при чем эти трое несколько отстали, словно у них неожиданно заболели ноги, либо же они обнаружили, что отыскалось нечто очень важное для немедленного обсуждения.

Она осталась такой же молчаливой и трогательной, когда я остановился перед ней, когда поцеловал ее в губы. Я хотел обнять ее, но этого она не позволила. Ощупала глазами мои волосы, потом перевела взгляд на лоб, внимательно исследуя каждую морщинку. На это ушло не меньше минуты, а потом я услышал ее смех. Она отступила на шаг и положила руки на мои плечи. Подняла голову. Я заглянул в ее слегка прищуренные, поблескивающие глаза.

Она сказала:

— Какой же ты молодой.

Из-за спины послышался вздох. Онеска. Не знаю, то ли он непроизвольно дал выход своему нетерпению, то ли слова Авии тронули в нем какую-то молчащую дотоле струну.

Я коснулся пальцами ее рук и снял их со своих плеч.