Тропа длиною в жизнь   ::   Микулов Олег

У них и язык почти одинаков, и обычаи близки, тесно переплетены между собой. Как те, так и другие чужих женщин никогда не брали первыми женами; зачастую – уводили силой, и судьба их была особенно тяжела. Тем более если в своем Роду к женщинам относились не столь сурово.

Впрочем, на участи детей это никак не сказывалось: дети подрастали и становились детьми Тигрольва или Ледяной Лисицы, независимо от того, к какому Роду принадлежали их матери.

Так было бы и с ним. Да, когда его окликали: «Эй, Волчонок!» или даже «Сучонок», – ему всегда казалось: насмешничают. Издеваются! А ведь не было этого. Волчонок, Сын Серой Суки – это же всего лишь кличка по родовому имени его матери. Вроде бы не на что было обижаться, но он – обижался. Про себя, конечно; виду не подавал… Или, быть может, все дело в том, как это звучало? Или и впрямь зряшние были обиды? Теперь не понять…

Отец его любил – маленького. Чувствовал, видно: последний! Надеялся, быть может: будет лучшим из всех троих. Запомнились зимние вечера – долгие, морозные, когда за полог носа не высунуть. (Ты куда? Слышишь? Слышишь, как свистит? Это Хайюта-«Снежница» по стойбищу рыщет, за детьми охотится. Увидит тебя, накроет своей рубахой, и поминай как звали!) Взрослые охотники Хайюты не боятся, но из дому уходят редко. Охотятся мало; припасы заготовлены с осени. А когда Хайюта беснуется – и вовсе всякая охота бесполезна; скорее сам сгинешь, чем зверя добудешь…

Один из таких вечеров. Снаружи – страшно представить, что там делается снаружи. Зарывшись в шкуры, Волчонок следит, как Хайюта безуспешно пытается откинуть полог и проникнуть в их жилище. Радостно: ага! не вышло! — но и боязно: ну а вдруг? Женщины заняты своими делами: мать и Койра шьют, Силута растирает краску, ей помогает ее дочь, его сестренка. Почти не переговариваются, даже вполголоса. И не скандалят, даже у Койры настроение мирное. Покой. Тепло. Снаружи мороз, а тут – тепло; все они в одних рубашках, босиком. Пол согрет россыпью горячих углей под шкурами, воздух нагрет пламенем очага…

Ему надоело наблюдать за входом. (Хайюта не ворвется, это ясно.) В другой раз он бы пристроился поближе к женщинам: посмотреть, как узор наводят, но сейчас… Сейчас есть кое-что интереснее. Гораздо интереснее.

Отец сидит на хозяйском месте, возле самого очага, и мастерит копье: наконечник прилаживает. Дело непростое; Волчонок уже это знает, видел. Наконечник из двух половинок собирается: вначале в паз заводится большая часть, с боковой выемкой, а потом с другой стороны к острию еще приставляется пластина. Все это нужно подогнать, закрепить смолой и ремешками… Интересно! Когда же копье готово, нипочем не догадаться, что наконечник-то не цельный, сборный.

Он жадно наблюдает за отцовскими руками – издали, из-под материнского локтя. Вдруг… Их глаза встречаются, и улыбка вновь раздвигает густую поросль на отцовском лице. – А ну-ка, иди сюда!

Он не заставляет себя долго просить, семенит босыми ножонками через все жилище. Громадная ручища подхватывает его, усаживает рядом. – Не замерз?

Отец полуголый: здесь, у очага, и совсем жарко. Все же он накидывает на сына край медвежьей шкуры.

– Ну, смотри, учись! Никто больше таких копий не делает. Только мы, сыновья Тигрольва! Другие-то – хоть бы те же Волки – наконечник из цельного куска кремня делают, а у нас и копье полегче, и удар точнее…

В такие вечера отец любил поговорить. И о чем бы он ни говорил, все рано или поздно сводилось к одному: они, дети Тигрольва, – особые. Лучшие мастера, лучшие охотники, лучшие воины… Ну, может быть, еще дети Ледяной Лисицы. Их предки, их духи-покровители, – самые древние, самые могучие.