Ухо   ::   Каганов Леонид

– Эге-ге-гей!!! – заорал я, что было сил.

Красный свет заметался по лесу и потух. И эхо ответило «гей!», полыхнув далеким смутным заревом.

– Сам ты гей… – обиделся я.

Помотал головой и закрыл лицо ладонями. Ничего не изменилось. Я изо всей силы зажмурил глаза, и снова открыл. Глаза не видели. А то, что видело – это были совсем не глаза. И тут понял: видел мир живот. Живот и грудь. Я аккуратно ощупал себя. Попробовал почесать живот, но ощущения были резкие и неприятные – будто неосторожно ковыряешь в ухе спичкой. Или открываешь глаза, нырнув в море.

Позже, когда я всё это снова и снова прокручивал в памяти, меня удивляло лишь одно – почему я так спокойно отнесся к происходящему? И я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос, но думаю, что мне вкололи какое-то успокоительное или каким-то другим способом привели в порядок психику. Так или иначе, но я на удивление быстро адаптировался. Всё нормально: выпил, поругался с друзьями, попал ночью один в лес, потерял зрение, и теперь ориентируюсь по звуку. Точнее – вижу животом звук. Всё ясно. Удивительно слегка, но не более. Гораздо больше меня в тот момент волновал вопрос, как и куда теперь выбираться. Голова больше не кружилась, и хмеля в ней не осталось совсем – абсолютно трезвая голова. Холодный ночной воздух резал ноздри и забирался под куртку. По-любому надо было идти к людям.

Я привычно поднял руку к лицу и посмотрел на свои электронные часы. Рука уехала вверх и осталась тёмной. Я опустил её на уровень живота. Не видно. Тогда я открыл рот, вытянул губы трубочкой и протяжно завыл, стараясь осветить руку густым светом: «У-у-у-у-у-у-у-у…» В этом красном свете рука оказалась видна хорошо. Часы – тоже неплохо, а вот циферблат с цифрами оказались неразличимы абсолютно – ни в какую, как ни верти. И было понятно почему. В легких кончился воздух, я прекратил выть и закрыл рот.

А вдали уже разгорался новый огонь. Я увидел, что это поезд. Виден не очень отчетливо, но можно рассмотреть красные вагоны длинного товарняка. Вагоны и локомотив ярко светились, и этом свете был насквозь виден лес и станция с домиком – все-таки до станции оказалось не так уж далеко. Товарняк кратко прогудел, озарив ярким багровым огнём всё вокруг, и я разглядел за станцией деревушку, домики, шоссе и даже легковую машину, хотя не понять было, стоит она посреди шоссе или едет. Тогда я быстро развернулся всем корпусом, пытаясь разглядеть в противоположной стороне поселок, где остались друзья, но ничего не увидел, а товарняк тем временем смолк. Я ещё постоял немного, всматриваясь вдаль, но поезд уехал, и навалилась темнота.

В принципе, теперь всё равно было куда идти. Кстати, вполне можно вернуться на дачу, улыбнуться и буднично сказать, не глядя на Аллу: «Пардон, братцы, был нетрезв, вспылил!» Свои люди, не первый год вместе… Да только не заблудиться бы. А то можно плутать здесь до рассвета.

В груди вдруг кольнуло, и я понял: рассвета не будет. Проснутся птицы, зашумят люди, заревут электрички, но солнце не взойдет, а небо останется все таким же непроницаемым и черным, как сейчас – без звезд и луны. Я пока решил об этом не думать. Повернулся в сторону станции – всё-таки там было чуть светлее, – открыл рот и завыл, как фонарем освещая себе путь. И двинулся вперед.

Когда кончалось дыхание, я останавливался, набирал в легкие воздух, и с воем снова шагал вперед. Когда умолк в очередной раз, далеко впереди вспыхнул ответный красный огонь, а вслед за этим до ушей долетел заливистый вой – это в ответ завыла собака. Хорошо, если собака. Хорошо, даже если волк, хотя откуда тут волки? Но мне вдруг представилась планета, наполненная прозрачными людьми, которые ходят и воют, освещая себе путь. По спине побежали мурашки, и тогда я начал петь.