В огне страданий мир горит   ::   Майринк Густав

Затем его взгляд скользнул по рядам маленьких пленников, которые сидели в убогих клетушках, и у него сжалось сердце, он вдруг почувствовал то же, что они, словно сам был птицей, тоскующей по утраченным просторам.

Страдание пронзило его до глубины души, и на глазах выступили слёзы. Он налил птичкам свежей воды и насыпал нового корма, что обыкновенно делал только по утрам.

Притом в памяти всплыли позабытые, как давние детские сказки, зеленошумные леса, озарённые золотыми лучами солнца.

Его воспоминания нарушил приход дамы, явившейся в сопровождении слуги, который нёс за ней клетку с соловьями.

Я купила этих птичек у вас, — сказала дама, — но они слишком редко поют, поэтому вы должны их ослепить.

Что такое? Как это — ослепить?

Ну да, ослепить! — сказала дама. — Выколоть глаза или выжечь, как это у вас делается. Ведь вы торгуете птицами, так что вам лучше знать. Если часть околеет, это не беда. Вы просто замените их другими птицами. Да пришлите их назад поскорее. Вы ведь знаете мой адрес? Прощайте.

Юрген надолго задумался и даже спать не лёг. Всю ночь он так и просидел на скамейке, не встал даже тогда, когда постучал в окно сосед-старьёвщик, забеспокоившись, отчего лавка так долго не открывается.

Во тьме он слышал порхание в клетках, и ему казалось, будто маленькие, нежные крылышки бьются об его сердце, прося, чтобы их впустили.

На рассвете он отворил дверь, вышел с непокрытой головой на безлюдную площадь и долго всматривался в просыпающиеся небеса.

Затем он тихо вернулся в лавку, медленно пооткрывал одну за другой все клетки и, если птичка не вылетала сама, то вынимал её руками.

И вот они запорхали под ветхими сводами — все эти соловушки, чижики и красношейки, затем Юрген с улыбкой открыл перед ними дверь и выпустил их на волю, в небесный простор божественной свободы. Он долго провожал их взглядом, пока не потерял из виду, вспоминая о зеленошумных лесах, озарённых золотым солнечным светом.

Обезьянку он отвязал и снял подвешенную под потолком доску, освободив таким образом торчащий сверху крюк.

Подвесив к нему верёвку, он свил на конце петлю и просунул в неё шею. Ещё раз перед его мысленным взором возникли строки из оставленной студентом книжки, затем он одним пинком деревянной ноги оттолкнул от себя табуретку, на которой стоял.