В пьянящей тишине   ::   Пиньоль Альберт Санчес

Как это часто случалось во время моего общения с ка­питаном, едва я произнес эти слова, мне стало ясно, что го­ворить их было бессмысленно: он уже знал, что я ему ска­жу. Мы стояли прямо перед домом. Коническая крыша, покрытая шифером, стены из красного кирпича. Сооруже­ние не отличалось красотой и не вписывалось в пейзаж ос­трова. Где-нибудь в Альпах его можно было принять за приют в горах, скит в лесу или таможенный пост.

Капитан застыл на месте с минуту, которая показа­лась мне вечностью, с видом человека, чующего опас­ность. Я стоял рядом и ждал его решений. Рассветный ветер теребил ветки деревьев, которые росли по углам дома и напоминали канадские дубы. Ветер был не слиш­ком холодным, но неприятным. Какая-то странная тре­вога повисла в воздухе, хотя ничто не говорило об опас­ности. Пожалуй, нас тревожило не столько то, что открылось перед нашими глазами, сколько то, чего мы не могли увидеть. Куда запропастился метеоролог? Мо­жет, он занят своей работой где-то неподалеку? Или от­правился на прогулку? Постепенно я стал замечать недо­брые предзнаменования. Окна дома небольшие, квадратные, с толстыми стеклами. Деревянные ставни открыты. Они хлопали. Это мне не понравилось. Похоже, вокруг дома, прямо под окнами, когда-то был разбит сад. Его граница отмечена камнями, наполовину зако­панными в землю. Растений почти нет, словно по саду прошло стадо слонов, вытоптав их.

Капитан сделал привычный жест: поднял подбородок вверх, словно воротничок синего мундира вдруг стал ему немного тесен. Потом толкнул дверь. Она откры­лась со скрипом. Если бы двери могли говорить, этот скрип означал бы: «Проходите, коль вам угодно, я не от­вечаю за последствия». И мы вошли.

То, что мы увидели, было похоже на записи в дневни­ке исследователя Африки. Казалось, домом овладели пол­чища тропических термитов, которые сожрали все живое и перепортили все вещи. Крупные предметы мебели оста­лись нетронутыми. Это была картина не столько разру­шения, сколько запустения. Дом состоял из одной-единственной комнаты. Кровать. Возле очага кучка дров. Стол перевернут. Кухонная утварь словно испарилась – сам не знаю, почему этот факт показался мне исполненным глу­бочайшей тайны. Никаких личных вещей моего предше­ственника тоже не было видно, исчезли и метеорологиче­ские приборы. Но этот разор показался мне скорее результатом какого-то странного помешательства, неже­ли стихийного бедствия. И хотя дом представлял собой весьма грустное зрелище, там можно было жить. Шум волн явственно доносился до нашего слуха.

– Куда поставить вещи господина инспектора ветров и облаков? – спросил подошедший сенегалец Coy. Моря­кам удалось наконец перенести багаж с берега к дому.

– Вот сюда, или поставьте здесь, все равно, – сказал я решительно, чтобы не показать, что его голос, прозву­чавший так неожиданно, заставил меня вздрогнуть.

Капитан сорвал на моряках раздражение, которое вы­зывала у него ситуация:

– Будьте добры, Coy, пусть ребята наведут порядок в этом бедламе.

Пока команда трудилась, расставляя сундуки и ве­щи на свои места, капитан предложил мне пройтись до маяка.

– Может быть, мы найдем вашего предшественника там, – сказал он мне, когда моряки остались далеко по­зади.

По имевшимся у него сведениям, на маяке тоже кто-то должен был жить. Он не помнил точно, кому принадле­жало это сооружение – голландцам, французам или кому-то еще, но у него был хозяин. Служитель маяка сосед­ствовал с метеорологом, а потому было совсем нетрудно предположить, что они могли в подобных обстоятельст­вах стать приятелями. Однако это было скорее умозаклю­чение, чем надежда. Такое предположение могло помочь нам найти метеоролога, но никак не объясняло состояние дома.