Вчера будет война   ::   Буркатовский Сергей

* * *

«На Ваш запрос от 12.03-1941 г. сообщаю, что согласно заключению проф. Лучкова подследственный гр-н Чеботарев находится в невменяемом состоянии (установленный диагноз – шизофрения, навязчивый бред) и в настоящее время переведен в спецблок Острожской межобластной психиатрической клиники».



Начальник УНКВД по Новосибирской области майор госбезопасности Кудрявцев 20 марта 1941 года



… Андрей уже отвык от следователей, но привычно сжался, увидев малиновые петлицы со «шпалой». Санитарам при всей их пакостности до румяного сержанта ГБ Люшкина было все же далеко. Но этот следователь с серым от усталости лицом был явно «добрым». Орать не стал. Только поерзал в штопаном кресле главврача и, бросив на Андрея какой-то нехарактерный для энкаведешника, неуверенный взгляд, негромко спросил:

– Фамилия, имя, отчество?

– Чеботарев Андрей Юрьевич.

– Год и место рождения?

– Город Назарово Красноярского края… – Андрей замялся, сглотнул и совсем уже тихо добавил: – 11 января 1976 года.

Реакции не последовало. Вообще. Следователь кивнул, как будто так и надо, и так же негромко задал следующий вопрос.

– Национальность?

– Русский.

– Происхождение?

Эту фишку Андрей уже просек.

– Из рабочих.

– Образование?

– Среднее.

– Уточните.

– Средняя школа номер четыре, поселок Бор Назаровского района.

– Срок обучения?

– С 1982-го по 1992 год.

Главврач и еще какой-то профессор в стороне на кушетке тоже реагировали как-то неадекватно. Не шушукались и смотрели на Андрея… странно. Не как на пациента, а как на бомбу с часовым механизмом, тикающую и вот-вот готовую разнести всю их вселенную.

Следующие два часа Андрей замаялся вспоминать адреса, года рождения, приметы и девичьи фамилии всех своих родственников, независимо от пола, знакомых друзей и друзей знакомых. Девушка… Хм… Ну пусть барышня с заметным уже животиком на приставном стульчике невозмутимо чиркала карандашиком по бумаге.

Что характерно, ни о часах, ни о «белогвардейском» паспорте, ни о горячечном бреде первых допросов следователь не спрашивал.

Наконец, когда сил у Андрея уже не оставалось даже на то, чтобы сидеть прямо, следователь вздохнул и по-прежнему негромко сказал:

– Ну что ж, спасибо, Андрей Юрьевич. Можете идти.

Санитара не было, и Андрей, с трудом поднявшись, САМ пошел к двери. Главврач вскочил (!), бросился следом, обогнал и что-то тихо прошептал сидевшему за дверью санитару Михалычу. Тот, нимало не переменившись в обманчиво-овечьем лице (знали бы тут «Орбит» – жевал бы не переставая), крепко, но без обычного садизма подхватил Андрея под локоть и провел не в его обычную палату, а в соседнюю, маленькую.

За время допроса оттуда утащили все койки, кроме одной, оставшуюся застелили таким белоснежным бельем, какого Андрей и в лучшие-то времена не видел на свете. На притащенном из каптерки кастелянши столе стоял чайник, картонное блюдечко с желтым кусковым сахаром и картонный же поднос с баранками и сероватой, но восхитительно мясной по запаху колбасой. Даже неистребимый запах мочи стыдливо прятался за каким-то лавандовым ароматом.

Дверь тем не менее защелкнули с той стороны. Через минуту за ней что-то бухнуло, и Андрей скорее чутьем, чем логикой, опознал винтовочный приклад.

Стало понятно, что за него взялись всерьез. И это было хорошо. Шанс подохнуть у него был все эти два кошмарных месяца. Но теперь появился и иной шанс. Шанс, о котором мечтал каждый нормальный пацан послевоенных лет, читавший – у Симонова ли, у Бондарева или еще у кого – о горящих на аэродромах самолетах, о рвущихся к Москве и Волге панцерах, о двадцати или уже двадцати семи миллионах погибших – шанс назвать ДАТУ.

И быть услышанным.



* * *

«Эх, была бы я добрая и справедливая, как Л