Внедрение   ::   Уотсон Йен

– Еще она сказала…

– Ну-ну?

– Что в госпитале есть черный ход. Настоящая работа идет с черного хода, в особых помещениях, куда посторонних не пускают. Там не лечат, а калечат детей. Это и есть место, где учат «поганому языку». Или, может быть, – языкам? Так будет точнее, Крис? Что происходит в этом Блоке? Что-то постыдное – или, наоборот, я когда-нибудь еще буду гордиться тобой?

– Да, черт побери, там происходит то же самое, что и в любой клинике! Везде закрытый режим.

– Но это же не клиника для душевнобольных.

Соул поежился, заметив, что призрак «человеческого заповедника» вновь пытается приковать его взгляд.

– Любой госпиталь, голубушка, имеющий дело с мозговыми расстройствами, – это разновидность психиатрической клиники и в то же время обычный госпиталь. Нельзя отделить одно от другого. Язык тесно связан с психикой. Да и вообще, черт возьми, меня нанимали лингвистом, а не доктором.

– Это так.

Айлин озадаченно смотрела, как он складывает письмо, засовывает в конвертик авиапочты и прячет в карман. Но не стала спорить.

По пути в Блок Соул то и дело смотрел в небо, где светился спокойный ясный голубой день, вдыхал чистый холодный воздух, выдыхая перед собой пар.

А что бы ты сказал, окажись на Аляске, где плевок сразу превращается в лед?

А как насчет Бразилии?

Как насчет того, чтобы оказаться в шкуре Пьера? Самоуверенного, измученного идеализмом француза.

Непросто залезть в чужую шкуру. Но разве не это было его главной задачей в госпитале – научиться вылезать из собственной шкуры? Видья – и вы, все остальные: неужели вы в самом деле еще многое и многое расскажете нам о том, что же это такое – человечность? После небольшого бесчеловечного акта, который мы совершим с вами?

Неизбежно кто-нибудь, где-нибудь попытается рано или поздно провести такой же эксперимент. В литературе сведения о нем мелькают уже на протяжении многих лет. Навязчивое желание провести подобный эксперимент со временем становится чем-то вроде научной мастурбации. Выращивать детей в полной изоляции и учить их общению на специально разработанных языках.

Он прошел дорожкой, усыпанной гравием, между величественных остовов тополей и кустов, подобных проволочным моделям мозга. Они вполне могли быть изготовлены в госпитале, а потом остаться не у дел как слишком примитивные, устаревшие.

Гэддонский Блок был обычным с виду деревенским домом – строением с пристройками-крыльями в современном стиле и задним двором, окруженным тесно растущими елями. Еловый лес растянулся на целую милю; он со всех сторон охватывал дом наподобие зеленой смирительной рубашки, все теснее и теснее натягивавшейся с годами.

Пару раз Соул пробирался через лесок задним двором, пытаясь сократить расстояние, но путь оказался неудобным. Мешали сплетение ветвей и кочки дерна. К тому же за деревьями было ничего не видно.

(Пятьдесят футов зеленого мрака – и вот уже другой мир. Путник теряет ориентацию в пространстве. Сотню ярдов приходится ползти на животе, ныряя под упавшие стволы и продираясь сквозь заросли, пробивая себе дорогу…)

Элегантное здание центрального корпуса имеет два крыла. Перед входом каменные львы топчут лужайку. Газон изрыт кротовыми норами. Ай да садовник! Ай да жена садовника!

Проскользнувшая мимо фигура в фиолетовом дождевике, оказалась биохимиком Цалем.

Соул нащупал в кармане депешу Пьера. Он отчего-то боялся потерять письмо, прежде, чем найдет время его дочитать.

С полдюжины машин припарковались неподалеку от входа, у въездной гравийной дорожки. Среди них был медицинский фургончик ВВС США.

Медная табличка гласила:

ПСИХОНЕВРОЛОГИЧЕСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ

Соул толкнул тяжелую дверь, и его окатило волной сухого горячего воздуха.