Воспитан рыцарем   ::   О`Санчес

Но что — все равно — недолго ждать новой хозяйки: Луню совсем уж недалеко до кладбища, да и она, Мошка, тоже в землю дышит, а кто будет с хозяйством управляться, Мусилю помогать? Он еще молодой, Мусиль, в нем сил много, желаний много, женщина ему нужна…

— Ты, Мошка, посиди теперь, отдохни, а я зерно сам пересыплю. Я слушаю, слушаю тебя, просто я за крошками отходить буду… Ты бы видела, как он топором по зубам!.. Там такая акулища была…

— Темный человек. У меня от него слабость в поджилках… Как глянет!.. Глаз у него чернее ночи, но с краснотинкой. А как его кличут, не слышал?

— Нет, он не говорил, а что?

— Вроде бы я его видела когда-то… Когда еще в городе жила.

— Ты чего, Мошка, совсем глупая стала? Ты из города сто лет как уехала, а он-то молодой!

— Сто не сто, а девяносто три минуло той осенью, в этой девяносто четыре будет.

— А это меньше ста или больше?

— Меньше. Сама вижу, что молодой, а чудится… старая стала, дурная… Ну куда ты столько сыплешь? Это ж не медведей кормить, а уток.

— Ой, точно, сейчас отгребу обратно…

Так и тянулось почти до сумерек: мужчины по лежанкам разбрелись, а старуха и мальчик всю мелкую работу тянут, и это справедливо: скотину напоить да пол подмести, да утку зарезать всякий может, а вести все хозяйство или хотя бы кухню — не всякий. Уму — с ущербом в голове, разговаривать не умеет, зато может лошадь подковать и колесо починить, а Мошка не может… И Лин не может… пока…

Солнышко за гору — стало попрохладнее, и весь хутор проснулся. Мусиль забегал по своим хозяйским делам, то на Луня накричит, то Уму тычком подгонит… А воин секиру точит, правит военным образом: в левой руке секира, в правой особый камушек, узкий и длинный, которым он по лезвию секиры вскользь постукивает…

— Все готово, господин, и корыто, и вода!

— А на стирку хватит? Мне две рубашки и две пары порток надо бы… И портянки.

— Хватит, конечно! Мошка все сделает, господин. Вот сорочка, господин, простирана, высушена, зашита и поглажена.

— Пусть она мне польет и потрет, поприслуживает, короче говоря. Да не бойся за красотку, не обижу, не нанесу ни малейшего урона чести и девичности, не трону ни персей ее, ни чресл ее, ни ланит ее, слово солдата!

— Ха-ха-ха! Конечно, господин! Ой, давно так не смеялся! Нет у нас женщин, увы, место-то глухое, кто же сюда поедет, им веселье надобно и погляд. И лавки с побрякушками, и кумушки-соседки… Вот им что надо… А у нас — кого такое прельстит?..

— Вдовец?

— Да… мой господин… Еще в год второго неурожая овдовел, когда…

— После расскажешь. Ужин готов?

— Все готово! И помывка, и ужин. Ох, добрым словом вспомните, уж мы постарались… ха-ха-ха!.. Пойду накрывать потихонечку. Мошка!..

Деревянное корыто — вовсе и не корыто оно, скорее, огромная круглая лохань, невесть какими путями попавшая сюда с далекого заморского севера, а корытом Мусиль назвал ее вслед за постояльцем, ему в угоду. Лохань просторна, даже огромному воину в ней удобно: сидит, раскинув руки-ноги, борода переломилась и по воде плавает, а над бородой улыбка во всю рожу. Это Лин из сарая в щелочку подсмотрел: по левую руку и по правую руку от воина — скамейки стоят, на одной меч в ножнах, по четверть вынут, на другой секира.

— Мошка, а Мошка…

— Ой… ты меня напугал… чего крадешься?

— А чего он боится, что у него всегда оружие при руках?

— Да кто ж его знает? Может, и ничего он не боится, а такой у воинов обычай. Купец, когда спит, мошну к себе поближе… ох и чуткие они, даже в пьяном сне… А воин — тот меч или саблю рядом кладет… Да только не всегда им это помогало. Ни им, ни купцам…

— А что он тебе дал, что прячешь?

— Тише же ты!.. Ничего не дал. Ну… серебра насыпал, только ты Мусилю не выдавай, это мои деньги, он мне сам подарил.

— Не скажу, конечно.