Врата Смерти(пер. И.Иванова)   ::   Эриксон Стивен

Для них это было проще, нежели оказать вооруженное сопротивление. Как ни странно, высокопарные слова разжигали ненависть бедноты куда сильнее, чем роскошное убранство домов.

Обо всем этом Геборий писал в своем трактате и теперь лишь горестно вздыхал, видя, сколь внимательно отнеслись к его словам императрица и ее новая адъюнктесса, желавшая быть совершенным орудием Ласэны. Чрезмерная жестокость ночных арестов, когда солдаты вышибали двери и вытаскивали своих жертв из постелей под вопли перепуганных слуг, стала первым и самым сильным потрясением для обреченной знати. Полусонных и полуодетых аристократов скручивали, заковывали в кандалы и заставляли стоять перед пьяным судьей и «присяжными» — сбродом, набранным с городского дна. Откровенная пародия на правосудие выбивала из жертв последние упования на уважительное отношение к арестованным. Она наглядно показывала, что никаких законов нет, а есть хаос и торжество низшей человеческой природы, опьяненной вседозволенностью.

Тавора хорошо знала мир, в котором выросла, знала слабые стороны родовой знати и беспощадно била по ним. Каждый час приносил обреченным новые потрясения и унижения. Что побудило новоиспеченную адъюнктессу быть столь жестокой? Ответа на этот вопрос Геборий не находил.

Как и следовало ожидать, столичная беднота с восторгом восприняла начавшиеся расправы над знатью. Сотни глоток выкрикивали здравицы в честь императрицы. Затем последовали тщательно подготовленные стычки. По аристократическому кварталу Анты прокатилась волна грабежей и убийств. Аресты знати не были поголовными; Ласэна намеренно оставляла пищу для глумления толпы и удовлетворения кровожадных инстинктов. Только напрасно чернь думала, будто ей теперь позволено верховодить в городе. Едва «выплески народного гнева» начали подходить к опасной черте, Ласэна распорядилась восстановить порядок. И все же императрица допустила несколько ошибок. Она воспользовалась случаем, чтобы расправиться с недовольными и вольнодумствующими и попутно зажать столицу в военный кулак. Империи нужно больше солдат, больше новобранцев, ибо только так можно защититься от вероломства аристократии, не оставляющей своих коварных замыслов. Конфискованного богатства вполне хватало для оплаты разбухающей армии. Однако этот решительный шаг, подкрепленный имперским декретом, обещал скорые вспышки жестокости в каждом большом и малом городе Малазанской империи.

Геборию вдруг захотелось сплевывать под ноги, как в юности, когда он обчищал карманы в Мышатнике (так назывался один из бедных кварталов Малаза — бывшей столицы империи). Надо же, в нем пробуждаются давние привычки! В те дни он очень не любил богатых. Наверное, тогда ему было бы приятно видеть ужас, застывший на лицах арестантов. Большинство из них так и оставались в нижнем белье, в котором их выволокли из постелей. Да и сами их лица покрывали не помада и румяна, а грязь сточных канав. Прислужники императрицы постарались унизить поверженную знать сполна, и им это удалось. Растрепанные волосы, потухшие взгляды, согбенные спины — все, как нужно разгоряченной толпе, которая собралась за стенами Судилища и жаждала расправы…

«Идем в народ», — мрачно усмехнулся Геборий, когда стражники древками копий заставили узников двигаться.

Адъюнктесса Тавора, застыв в высоком седле, следила глазами за цепью. Ее худощавое лицо напоминало маску с щелочками для глаз, тонкие, едва заметные губы были плотно сжаты.

«Клобук ее накрой, но ведь не могла же она родиться таким чудовищем!»

Геборий впился глазами в Тавору, ожидая увидеть на гладком ее лице хоть какой-то отблеск чувств. Может, злобное торжество или такое же злобное наслаждение. Но нет.