Все рассказы про Ирокезовых   ::   Перемолотов Владимир

Круглая печать на витом шнуре с изображением совы, играющей в бильярд, свидетельствовала о принадлежности ее к императорской канцелярии. Император желал видеть Ирокезова старшего. Запахнувшись в хитон цвета хаки, народный герой явился на зов.

Уже подходя к Большому залу он почувствовал лёгкое беспокойство. Неприятности были рядом.

Император сидел, как и всегда около окна, разглядывая город. Вокруг него, не спеша, сознавая свою безнаказанность, бродили мелкие неприятности. Иногда кто-то из них останавливался и гадил прямо на мозаичный пол, а иногда, промахиваясь, на ковёр персидской работы.

— Твои? — не скрывая досады, спросил император.

— Мои, — ответил Ирокезов и пнул одну из неприятностей ногой. Она заскулила и отбежала к дальней стене, чтоб и там нагадить в отместку за оскорбление. Оба они, и император и Ирокезов старший несколько секунд наблюдали за тем, как она, меняя цвет, сливается с настенной мозаикой. Когда смотреть стал не на что, Император сказал:

— Я тебя, сам знаешь, как люблю. Но такого терпеть не намерен.

Верхняя губа императора брезгливо вздернулась наверх. Шкодливой неприятности уже видно не было, но запах! Запах-то!

— Мало мне разве своих неприятностей? Ты уж давай сам с ними как-нибудь разделайся. Видеть их больше не хочу!

Ирокезов отлично понимал раздражение императора. Хлеба, как он знал, в городе осталось на декаду, мяса на три дня, а вина — на день. (Ну, расходуется вино по такой погоде, расходуется. А чего вы хотите?) Надо было предпринять что-то действительно серьезное. Раздражение нахлынуло как волна, делая все кругом расплывчатым, таким, как если бы он действительно смотрел сквозь лед или воду. Все стало не четким… Все кроме неприятностей.

Он резко присел, прыгнул вперед. Телохранители из-за штор бросились спасать Императора, но беспокоились они напрасно. Ирокезов, ухватив за хвосты двух самых наглых из мерзких тварей, выбросил их в окно. Император присел. С гнусным мявом над его головой пролетели две туши. Он проводил их нехорошим взглядом, а потом так же нехорошо посмотрел на Ирокезова старшего.

— Хорошо государь. Я подумаю. — Молвил Ирокезов усталым героическим голосом и ушел думать.

Дома его ждал сын. Ни монархию, ни монархов Ирокезов-младший не любил и поэтому встретил отца вопросом.

— Чего эта сволочь от тебя хочет?

Ирокезов-старший только махнул рукой. Сын, поняв папашино состояние, посоветовал.

— Тут нынче гонец от китайского императора забегал. Сервиз принес. Так я от скуки разбил половину… Пошел бы, отвел душу…

— Фарфор? — спросил Ирокезов-старший, поднимаясь.

— Угу. — Только быстрее, обед стынет.

Он ушел, а сын крикнул ему в спину.

— Ты в зеркало кидай! Если посуду об зеркало бить, то звону больше…

Через семь минут, Ирокезов-старший с посветлевшим лицом, вернулся в столовую. А через два часа они подошли к городской котельной, расположенной под Везувием.

Дверь была не заперта, но почему-то не открывалась. Ирокезов-младший сунул голову в щель и понял почему. С той стороны двери лежал пьяный котельщик Вулкан.

Оттащив его в сторону, Ирокезовы оглядели помещение. Смотреть вообщем было не на что. Гнусность запустения лезла на глаза так, словно Вулкан специально испоганил все, что бы выжать слезы из каждого, кто переступит порог котельной. Доброго слова все это не стоило, но Ирокезов сын что-то углядел на стене, дохнул туда и протер рукавом проступившую из грязи бляху.

— Оборудование-то фирменное! — одобрительно сказал он. — Финикийцы делали. Селение Мухулен-заде.

— Да уж больно запущено — дал волю своему скептицизму Ирокезов старший. Оснований для скептицизма хватало. Паутина, словно почетные анархические знамена висевшая по углам, никак не свидетельствовала о добротности всего того, до чего доставал глаз. От этого пейзажа во рту становилось кисло.