Бар Либерти   ::   Сименон Жорж

Комиссар явно нащупал болевую точку! Можно легко представить, как мать с дочкой скрежетали зубами от ярости!

Черт возьми! Ведь как только деньги начинали таять, обе наверняка принимались с беспокойством поглядывать на Уильяма, гадая, когда же он вновь соберется «совершить паломничество».

Ясное дело, они не решались спросить его в лоб:

«Ну?.. Когда пустишься в очередной загул?» И предпочитали действовать окольными путями! Мегрэ так живо представлял их шитые белыми нитками намеки, будто сам присутствовал при этом!

— Скажите, а кто распоряжался деньгами?

— Мама… — отозвалась Джина.

— Она и составляла меню?

— Да, разумеется. И занималась кухней. Мы не столь богаты, чтобы платить прислуге!

Нетрудно догадаться, на какую хитрость они тогда стали пускаться! Последние дни месяца кормили Брауна впроголодь, а на любые проявления недовольства отвечали: «А что можно приготовить на оставшиеся гроши?»

Интересно, тянул ли он иногда с отъездом? Или, наоборот, торопился поскорее улизнуть?

— А в котором часу он обычно уезжал?

— По-разному! Бывало, думаешь, что он в саду копается или в гараже машину моет… И вдруг на тебе — мотор заводит…

Но вы пытались за ним проследить… Такси брали?..

— Однажды я три дня держала такси в ста метрах от дома… Но в Антибе Уильям без труда оторвался от нас по маленьким улочкам… И все-таки мне удалось как-то выведать, где он оставлял машину. В одном из гаражей в Канне… Там она и стояла все время, пока он где-то шлялся…

— Выходит, вполне возможно, что он садился в поезд и отправлялся в Париж?

— Возможно.

— Или возвращался сюда и обретался где-нибудь поблизости?

— Вряд ли, так как никто его здесь ни разу не встречал…

— Вернувшись из «паломничества», он и погиб?..

— Да… Семь дней отсутствовал…

— А при нем находились деньги?

— Две тысячи франков, как всегда.

— Хотите узнать мое мнение? — вмешалась в разговор старуха. — Ну так вот, слушайте! Уильям имел гораздо более весомую ренту, нежели говорил… Может быть, четыре тысячи, может быть, пять… Но он предпочитал тратить деньги в одиночку… А нас заставлял прозябать на оставшуюся смехотворную сумму…

Мегрэ сидел, развалившись в кресле Брауна, и блаженствовал. Чем дольше продолжался допрос, тем сильнее его лицо расплывалось в улыбке.

— Одним словом, не подарок?

— Он?.. Да это был душа человек!..

— Погодите! Если вы не возражаете, мы сейчас с вами попробуем восстановить его примерный распорядок дня. Кто по утрам просыпался первым?

— Уильям… Он ложился обычно на диване, на том, что стоит в прихожей. Только светать начнет, а уже слышно, как он топает туда-сюда… Я ему сотню раз твердила…

— Простите, он сам готовил себе кофе?

— Да… Когда мы спускались вниз часам к десяти, на плитке стоял кофе… Но уже холодный…

— А Браун?

— Возился с чем-нибудь… То в саду… То в гараже…

Или, бывало, усядется и смотрит на море… А нам за продуктами нужно ехать… Скажешь — выведет машину… Чего я еще никак не могла от него добиться, так это того, чтобы он приводил себя в порядок, прежде чем отправиться на рынок. Куртку лишь набросит на пижаму. На ногах тапки, волосы нерасчесанные… В таком виде и отправлялся в Антиб… Ждал нас в машине перед магазинами…

— А вернувшись домой, переодевался?

— Когда как! Мог даже не умываться четыре-пять дней подряд.

— А где вы ели?

— На кухне! Когда в доме нет слуг, разве можно позволить себе такую роскошь — пачкать во всех комнатах…

— А чем вы занимались после обеда?..

Вот это да! Они отдыхали. И лишь к пяти часам по дому снова раздавался стук их шлепанцев!

— Часто ссорились?

— Почти никогда! Правда, нас с мамой оскорбляло, когда ему говоришь что-нибудь, а он словно воды в рот набрал.

Мегрэ не смеялся. И даже начал испытывать настоящую симпатию к этому хитрецу Брауну.