Хозяин лета. История в двенадцати патронах   ::   Могилевцев Дмитрий

Великий общественный деятель. Спаситель, мать его, человечества!

– На войне убивают. Всех, взявших в руки оружие, – отчеканил старлей. – Когда ты ехал сюда, ты ехал убивать. По приказу.

– И детей?

– Да, и детей.

– На войне угрожают своим подчиненным пистолетом?

– Да, если они трусливы и нерешительны. Если они пытаются затормозить, зная, что танк не успеет остановиться. Если они в истерике. Если обезумели от страха.

– Я об этом не думал! Если я вижу ребенка на дороге – я останавливаюсь. И всё.

– Не думал? А голова на плечах у тебя зачем? Знаешь, доброволец, старлей тут прав. Ему и вправду дано право нас угробить. А тут ты это право на себя взял. Тебе ж приказано было – двигать. Давить. А ты тормозишь. Так что тут, выходит, ты виноват, а не наш любимый командир… Тут другое представить можно. Вот стоят у стеночки, с завязанными глазками, а в твоих пальчиках потных – автомат. И старший лейтенант отдает приказ: «Стреляй!» Право у него такое, приказы отдавать. А твой долг перед Родиной – пальчиком на крючочек нажать. За Бога, царя и отечество. Ты ж присягу приносил.

– Не надо другого представлять, – оборвал его лейтенант.

– Лучше я б в реку свернул. Несколькими подонками стало б меньше! – выкрикнул водитель.

– Видишь, старлей, водила лучше б нас всех угробил, чем совесть свою шевелить.

Механик-водитель, наклонив голову, бросился на Чупрова. Тот, повернувшись, сунул ему навстречу автомат прикладом вперед. Водитель хакнул и осел, согнувшись.

– Что, Чупров, поговорили по-человечески? – устало спросил старший лейтенант.

Чупров не ответил.

– Иди дежурь. Твоя вахта.

Чупров вышел из-под тента. Старший лейтенант помог подняться механику-водителю, усадил его около ящика. Налил для него в кружку воды. Потом присел сам. Расстелил на ящике кусок промасленной ветоши, достал пистолет и начал разбирать, бережно раскладывая на ветоши детали.

Было часов около трех пополудни. И еще жарче. Чупров сидел перед танком и курил. Рядом, на ящике, стояла открытая банка с недоеденной тушенкой. Над ней вились мухи. Чупров докурил, щелчком отбросил окурок и крикнул:

– Вася!

– Чего тебе?

– Чай там остался?

– Остался. Тебе принести?

– Принеси. И без сахару, смотри.

Через несколько минут рядом с Чупровым появился небритый человек в грязной майке и с двумя пластмассовыми кружками в руках.

– Я ж тебя просил: без сахара.

– Перепутал. Вечно я так… Слышь, Чупров?

– Слышу.

– У тебя еще осталось, а? Я ж верну, чем хочешь поклянусь, верну, ну дай, а? Втрое верну!

– Не дам, – равнодушно ответил Чупров.

– Не дашь. А почему? Ладно, но хоть потом дашь? Какой же ты!..

– Дерьмовый ты чай заварил.

– Какой был, такой и заварил. Хоть бы спасибо сказал, что такой принес.

Некоторое время они пили чай молча. Потом Вася, жадно глядя на оттопыренный карман чупровского комбинезона, спросил:

– Чупров, скажи, ты кем на гражданке был? Сколько времени вместе ишачим, а ты ни разу не рассказывал.

– Зачем тебе это знать?

– Да так, интересно просто.

– Интересно, значит. Хорошо, скажу. Только сперва ты мне скажи, был ты на гражданке кем-нибудь?

– Я ж говорил тебе, я шоферил. В такси. И так еще, по всякой мелочевке подрабатывал. Там подфарцуешь, здесь. – Семченко хохотнул.

– Я не спрашиваю, что ты делал. Я спрашиваю, был ты кем-нибудь или нет. Зависело от тебя что-то в мире или ни хрена не зависело, подохнешь ты или жив будешь.

– Ты что, серьезно? Ну, не знаю. Наверное…

– Наверное, не зависело. И не был ты никем. А здесь, посмотри, тебе ведь паскудно, правда?

– Правда.

– А поспорим, ведь ты и приятелям своим, и детям своим, а может, если повезет, и внукам взахлеб заливать будешь, как тебе здесь было. Как и в танке горел, и в гильзу срал.