Хроника глобального бреда   ::   Фролов Александр

Уже не издеваются — торопятся, просто добивают!

Бросил окурок, повернулся на спину; слушал свое сиплое дыхание и смотрел в потолок — там едва заметно светилась дыра, через которую провалился в подземелье. Наверху чуть светлее, чем в бункере: если бы не пыль, которая висит и висит в воздухе уже многие месяцы, то там была бы картина черной звездной ночи. А теперь и на улице… в десятке метров ничего не разглядишь!

Боль унималась с трудом. Боец тревожился:

— Неужто конец мне? Без своих не оклематься — в поясницу, гадство, будто лом вбили!.. А ноги ничего, шевелятся! Значит, позвоночник цел. Может, разойдусь как-нибудь? Доберусь, доползу до наших!.. Лишь бы «черти» не поймали: две гранаты осталось да полтора магазина в «калаше».

Больно сдавило под ложечкой.

— Пожрать бы еще чего-нибудь!.. «Сундук» — прапор, позавчера последние сухарики раздал… и по банке тушенки на четверых.

Снова лежал, закрыв глаза. Взглянул на часы: светящиеся стрелки показывали пять двадцать утра.

— Утра! — хмыкнул про себя. — Утром солнышко встает, птички поют. А птички-то — еще когда окочурились!.. Какие не дуры, на юг улетели; там ничего, жить можно! Там — как здесь в бункере: ниже минус двадцати температура не опускается.

Полежал еще. Спина ныла, но сел без труда; нехотя размышлял:

— Скоро час, как здесь — надо идти. Где же тут выход может быть?.. До дыры не дотянуться. А-а, ладно! Если что, веревку какую-нибудь найду, «кошку» сделаю. По стенке, ногами… так и вылезу, поди?

И вдруг обмер: в кромешной тишине ясно уловил шорох крадущихся шагов. Пошарил возле себя, подтянул за ремень автомат, судорожно вцепился в рукоятку; подполз задом к стене, оперся головой.

Шаги уже близко. Понял: «черные» подбираются!.. Быстро достал гранаты из нагрудника, положил на живот. В мозгу страшная мысль: — Все, хана! Подойдут ближе, «эргэдэшку» кинут.

Опять лежал, слушал: шагов больше не было… ушли, что ли?

И вдруг звонко:

— Эй, чурка! Автомат клади и ползком ко мне. Че не так — очередь схаваешь! Давай без дуры… ну, ползи!

— Наши!.. — аж засмеялся беззвучно. Хотел крикнуть: свой… эй, я свой! — а из груди сиплое: — О-ой… о-ой.

— Че ты там? Ползи, давай — щас врежу!

— Да свой я, свой! — выдавил, наконец.

— Че гонишь, тварь, какой «свой»?

— Свой, русский… Орлов я!

— Свой?.. Ну, все одно ползи. Давай-давай, ползи!

Орлов пополз вперед, и тут тьма озарилась маленьким огоньком: в руках неизвестного зажглась свеча. Простая фабричная свечка, которой уже давным-давно нигде и не увидишь! — все, что могло гореть, освещая дорогу, сожгли. Он поднял голову и посмотрел на державшего свечу.

Небольшого роста, укутанный в ворох всевозможных одежек — военных и гражданских; на ногах какие-то бахилы из тряпья, на голове лохматый собачий малахай. Лицо узкое, курносое, в пятнах сажи от рук; светлый чуб из-под шапки, неясного тона глаза.

— Ну, вставай, коли русский. Давай, помогу!

Вдвоем поплелись по коридору, скоро приведшему к большому каземату, заполненному остатками таких же, как и в соседнем, стеллажей. Уцелевшие еще стеллажи заставлены коробками, жестянками, мешками и мешочками. Угол в каземате отгорожен фанерой и обломками досок, образующих подобие хижины; скорее, даже каптерки — метра три на четыре.

Вход завешен плотной тканью, похожей на ковер или кошму, внутри «каптерки» солидный топчан с трех сторон, посредине ящики. На них чашки и кружки, несколько пустых жестяных и стеклянных банок и штык-нож. А главное, в углу от входа настоящая, полыхающая огоньками, тускло освещающими помещение, печка-буржуйка; и на ней — эмалированный чайник!

Спаситель вошел первым, распорядился:

— Давай, падай! Щас чаю попьем. Задубел, ага?..

Оружие поставили в угол. Орлов скинул рукавицы на топчан, бросился к печке и грел, грел руки и лицо у столь нежданного источника тепла, жадно тянулся к нему всем своим существом.