Зеленая кровь   ::   Яровой Юрий

---------------------------------------------

Яровой Юрий

Зеленая кровь



Юрий Яровой

ЗЕЛЕНАЯ КРОВЬ

Встреча с темой.

Этого сообщения я ждал давно, "Известия", 27 мая 1977 г. "ЧЕЛОВЕК В ИСКУССТВЕННОЙ БИОСФЕРЕ. ВАЖНЫЙ НАУЧНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ УСПЕШНО ЗАВЕРШЕН".

Четыре месяца они жили и работали на своей "планете". 120 суток они дышали, получали воду и пищу за счет круговорота веществ в созданной руками человека биосфере, управляя всеми процессами жизнеобеспечения по заранее намеченной программе..."

За десять лет перед этим, вскоре после XIII Международного конгресса по астронавтике, проходившего в Ленинграде, я получил письмо от члена-корреспондента Академии наук И. А. Терскова, директора Института физики имени академика Л. В. Киренского. Это был ответ на мою просьбу прислать материалы о созданной в институте первой в мире биологической системе жизнеобеспечения для космических кораблей с неограниченным сроком полета, - доклад о ее создании был одной из главных сенсаций XIII конгресса. В своем ответе Иван Александрович Терсков приглашал познакомиться с этой самой системой в натуре, лично.

И я приехал в институт.

"Дом космонавтов" представлял собой стальную коробку с шестигранными иллюминаторами в стенах; внутри кушетка, санузел, крохотный столик, электроплитка, полочка для книг, полочка для посуды и - непостижимо белые стены. Почему меня так поразил тогда этот белый цвет? Снег в январе, мелованная бумага... Мел? "Зубной порошок", - объяснил мне мой провожатый молодой ученый, в тридцать с небольшим уже доктор наук, любезно согласившийся провести и показать весь комплекс: гермокамеру, зал с культиватором и бактериальным реактором, лаборатории и "космические" оранжереи, где круглые сутки под ослепительным светом особых, "солнечных", ламп зеленели и цвели огурцы, арбузы, дыни, пшеница, лук, салат.

Я присел на кушетку и, торопясь, обрывая окончания слов, стал записывать:

Эта гермокамера уже третья по счету, кое-чему мы уже научились. Но сколько муки было с первой! Ничего не знали, ничего не умели. Всего боялись. Особенно химии - пластиков, красок... Точные химанализы атмосферы гермокамеры показывали: все, абсолютно вся "химия" газит. Все краски, все пластики, все пленки. По молекуле, по микрограммам, но через сутки-трое газоанализаторы уже вылавливали в атмосфере примеси, которые приводили нас в отчаянье...

Хорошо помню мимолетную мысль: почему "нас"? А ручка между тем, казалось, сама собой чертила строчку за строчкой:

Боданцев со своими парнями вооружался ножами, скребками, электрическими щетками и все сдирал до стального блеска. Но голостальной-то камеру оставлять нельзя! Кто-то подсказал: покройте мелом. Побелите. Но мел пачкает. Тогда Боданцев стал пробовать всякие клеи - все пахнет. Все газит. Остановились, в конце концов, на желатине...

И опять, я помню, поймал себя на мысли, что пишу что-то не то. Откуда взялся Боданцев? Не было такого среди ученых, с которыми я успел познакомиться в этот день в Институте физики. А между тем я так отчетливо видел его перед собой (высокий, с буйной шевелюрой, в модном однобортном костюме, перепачканном тем самым мелом), что сбоку, на полях блокнота, пометил:

"Смеется, как водопад". А ниже шла "сценка в приемной":

Секретарь директора института, Анна Владимировна, Толи Боданцева боится панически. "Почему?" - удивился я однажды.

"От него столько шума - просто ужасно, - объяснила Анна Владимировна. Когда он объявляется в приемной, я вся дрожу от страха: сейчас что-нибудь опрокинется..."

Люди, которых я не знал. Но у меня было такое чувство, что я их пока не знаю, что познакомлюсь с ними позже.