Зеленый луг   ::   Лавкрафт Говард Филлипс

Профессор Массачусетского Технологического института Мейфилд, исследовавший образцы космического странника, целиком и полностью подтвердил его метеоритную природу. Против этого мнения резко выступил доктор фон Винтерфельд из Гейдельберга (в 1918 году он был интернирован как подозрительный представитель враждебной нации). А вот профессор Колумбийского колледжа Бредли не рискнул занять какую-либо радикальную позицию в этом споре и заявил, что, ввиду наличия в ядре болида огромного количества неизвестных науке элементов, он бы советовал пока воздержаться от его классифицирования.

Природа и содержание необычной книги, не говоря уже о самом факте ее присутствия внутри метеорита, представляют из себя настолько сложную и запутанную проблему, что до сих пор не было выдвинуто ни одного более или менее ее разумного объяснения. Сохранившийся текст представлен здесь настолько точно, насколько это позволяют возможности современного английского языка. Остается только надеяться, что какой-нибудь вдумчивый читатель найдет в нем разгадку величайшей тайны, с которой за последнее время столкнулась наука.



(Текст)

Я пребывал в полном одиночестве на довольно узкой полоске земли. По одну сторону от меня, там, где кончался оглаживаемый ветром ковер зелени, виднелось море, с ярко-голубой и довольно-таки неспокойной поверхности которого вздымались исполненные сладкого дурмана испарения. Столь плотна и осязаема была эта дымка, что я поневоле усомнился в существовании границы между морем и небом — тем более, что последнее было таким же ярко-голубым. По другую сторону маячила темная масса древнего, как само море, леса, безгранично простиравшегося вглубь материка. Под его огромными, невероятно разросшимися кронами царил вечный сумрак, а непроницаемый частокол гигантских стволов был окрашен в зловещий зеленый цвет, который каким-то странным образом гармонировал с зеленью узкой полоски травы, на которой я стоял. На некотором расстоянии от меня черный лесной массив как бы выпускал из себя рукава и выходил к самой воде, так что та часть берега, на которой я находился, была скорее пятачком, чем полосой. Вечное наступление деревьев было столь неумолимым, что, казалось, им не может помешать даже море — во всяком случае, я отчетливо разглядел несколько стволов, стоявших непосредственно в воде.

Вокруг меня не было ни одного живого существа — ни даже признака того, что кроме меня здесь вообще имеются живые существа. Все, что имелось, было море, лес и небо, и все это простиралось в бесконечные области, недоступные моему воображению. В довершение всего мой слух не мог уловить ни единого звука, кроме глухого шума качающегося под ветром леса и плеска океанских волн.

Внезапно по всему моему телу пробежала дрожь: я не представлял себе, каким образом попал сюда, я не помнил ни своего имени, ни всего того, что было с ним когда-то связано, но почему-то был уверен в том, что непременно сойду с ума, стоит мне хотя бы смутно припоминать вещи, которым учился, о которых мечтал и к которым так безудержно стремился в какой-то другой, теперь уже очень далекой жизни. Я вспоминал долгие ночные часы, которые потратил на любование небесными россыпями звезд, а с ними — и проклятия, которые посылал бессмертным богам за то, что моя душа слишком сильно привязана к телу и не может свободно парить в бескрайних космических безднах. Я вспомнил свои нечестивые подражания древним обрядам и поиски новых тайн, разбросанные по страницам демокритовских папирусов, — но с возвращением памяти вернулся и прежний ужас, ибо я осознавал свое полнейшее и ужасающее одиночество. Одиночество, в то же самое время исполненное смутными, едва ощутимыми предчувствиями чего-то такого, что я никогда в жизни не пожелал бы ни видеть, ни даже собственно предчувствовать.