Железяка и Баламут   ::   Иртенина Наталья

Через десять минут ухо было до боли исколото безнадежно длинными гудками. Железяка разволновался до крайности — молчал даже телефон Инги. Хотя, конечно, она просто могла забыть его в номере.

А потом он увидел кота. Своего Кота. Он уже привык думать о нем как о своем. Наверное, напрасно. Скорее всего, этот кот вообще не мог быть чьим-то.

Он лежал в позе сфинкса в витрине букинистической лавки, окруженный, как мафиозо телохранителями, томами полусотлетней давности и плакатами, призывающими гражданское население к бдительности. В лиловых глазах — ленивая небрежность, с которой крестный отец выслушивает отчет о купании в цементе слишком независимого банкира.

И вдруг — Железяка дернулся, как от разинутой пасти гремучки, — усы кота поползли вверх, а губы разъехались в стороны. Трудно опознать на кошачьей морде улыбку, ощеренную к тому же клыками, тем не менее это была она. Мерзавец лыбился, вовсе не заботясь о том, какое впечатление это производит на психику зрителей. Единственного зрителя. Железяка до боли закусил губу, зажмурил глаза и медленно сосчитал до десяти. Открыл глаза. Паскудная галлюцинация исчезла. Железяка осторожно перевел дух, дав себе зарок выпороть Кота, как только вернется домой.

А чтоб не мерещился.

Но порка кота не могла населить город заново. Железяка брел дальше, тщетно высматривая в окнах следы жизни. И снова его заставила дернуться и подскочить шальная неожиданность. Только теперь это был не кот. Голос. Звучный бабий голос, весело-возмущенный, над самым ухом у Железяки:

— Майка! Где тебя носит? Куды простынь свою подевала? А ну иди вешай обратно щас же, дурында такая!

Железяка дико вытаращился на пустоту, из которой шел голос. Но пять секунд спустя ему стало не до потусторонних жизнерадостных голосов. Из ничего возникли люди, из небытия прорвался шумовой уличный фон, дорогу сплошным полотном накрыла автомобильная пробка. Удар по нервам был жестоким и немилосердным. Железяка прислонился к фонарному столбу, сжал кулаки, скрипнул зубами.

Что это были за люди! Что это были за машины! Все они, казалось, прошли через руки дровосека-маньяка. Безрукие венеры милосские с сумочками на плечах, безногие инвалиды, плывущие в воздухе в метре от земли, безголовые живые трупы, потом мимо Железяки бодро прошагало полчеловека — левая сторона туловища, нога и рука. Попадались и страшно перекошенные экземпляры — правая нога, левая рука, посередине половинка женского бюста. Драндулеты, застрявшие в пробке, являли собой то же грандиозно печальное зрелище — отдельные куски железа на колесах и без колес. Особенно неприятно выглядел самосвал, прижатый пробкой к тротуару, — за рулем его висела курящая голова, под которой совсем ничего не было.

Железяка понял, что еще немного, и его вырвет. К счастью — на этот раз действительно к счастью — над ухом снова пронесся бабий истошный окрик:

— Майка! Совсем сдурела, драные простыни вешаешь!

И все стало прежним. Милым, родным, любимым. В глазах у Железяки защипало от простого человеческого счастья — счастья встречи после горькой разлуки. Он украдкой смахнул слезу, оторвался от фонаря и влился в поток прохожих, не ведающих о том, какому испытанию подвергается их хрупкий мир и сами они.

Ошалевший от приключения, Железяка улыбался встречным людям во весь рот и с несознаваемой тревогой вглядывался в лица. Внутри вибрировало странное, незнакомое, очень яркое ощущение. Настолько яркое, что даже формулируемое. Ощущение, что все, кто мозолит нам глаза на протяжении жизни или просто попадается навстречу — это якорные крючья, которыми мы цепляемся за скалу собственной отваги, чтобы нас не унесли и не поглотили волны крысиного страха. А то, от чего целиком зависит твоя уверенность в собственной безопасности, нужно холить и лелеять.