Осада   ::   Файбышенко Юлий Иосифович

Правда, Санька Клешков - друг, но и с ним у Гуляева не всегда ладилось. Гуляев понимал почему. Для Клешкова, как и для Иншакова, он был чужак, "белая кость".

Он встал и спустился по винтовой деревянной лестнице вниз. Пафнутьевна, возясь у печи, коротко взглянула в его сторону и что-то пробурчала.

- Вы мне? - спросил Гуляев. Лучше было бы промолчать, но это было не в его характере.

- Говорю, не у себя дома, а ходишь тут будто хозяин.

- А-а, - сказал Гуляев. - Хозяева - это те, кто работает. Можно мне сюда чайник поставить?

- Ставь хоть бочку... Начальники!.. Откуда их набрали, начальства такого, ни вида, ни ума...

Гуляев поставил чайник, долил в него ковшом воду из ведра на лавке, и сразу же ему пришлось выдерживать новое нападение.

- Воду-то брать - это кто же велел! - подбоченившись, двинулась на него Пафнутьевна. - Аль не слыхал: кто не работает, тот не ест? Сам сказал: хозяева - это те, кто работает. Ты по дому что работал? Почто чужую воду берешь?

Гуляев посмотрел на нее, пятидесятилетнюю, крепкую еще, с нарумяненным печным жаром скуластым лицом, и засмеялся:

- Пафнутьевна, научи, куда идти, - принесу.

- Эх, злыдень, - остановилась против него и пропела Пафнутьевна, презирающе сузив глаза, - людей в могилу спосылаешь, а откуда воду берут, досе не узнал?

Гуляев остро взглянул на нее, подумал: стоит ответить или нет, решил, что нет, прихватил пустое ведро, стоявшее на лавке рядом с полным, и вышел в сени. У самой двери в темноте наткнулся на кого-то.

- Ч-черт, - сказал он, - извините, ничего не видно.

- Нет-нет, - в ту же секунду перебил его мужской голос, - это моя вина.

Вспыхнула спичка. Перед Гуляевым стоял худощавый мужчина среднего роста в пиджаке, с чеховской бородкой.

- Что-то не узнаю вас, - Гуляев не спешил уходить.

- Гость, потому и не узнаете, - сказал в темноте незнакомец. Разрешите представиться: Яковлев, работник здравоохранения, давний знакомый Полуэктовых. А вы, кажется, постоялец?

- Да, - ответил Гуляев, - постоялец. Работник милиции. Теперь позвольте пройти.

- Пардон, - посторонился в темноте Яковлев, - вы потом не зайдете ли? В пульку перекинемся, поболтаем.

- Вы же гость, я постоялец, - сказал Гуляев, - а приглашать могут только хозяева.

Он спустился по громыхающим ступеням, вышел во двор, припомнил, что колодец у конюшни, и направился туда. Луна выползала над городскими кровлями.

Скрипел журавль, лаяли вдалеке собаки, чернело небо, загораясь бесчисленными алмазными россыпями.

Едва он вошел в кухню и поставил ведро на скамью, послышалось шуршание платья.

- Простите, пожалуйста, - сказала хозяйская племянница, - дядя и тетя приглашают вас на чай.

Он посмотрел в ее большие северные глаза, спокойно и пристально наблюдающие за ним:

- Благодарю. Сегодня не могу, очень занят. В следующий раз, если позволите.

- Конечно. Приходите когда угодно, если вам позволяют ваши партийные инструкции.

- На этот счет нам инструкций не давали, - сказал Гуляев, жестко посмотрев на нее.

Они помедлили, глядя друг на друга, потом он вышел.

Что-то мешало спать, и Клешков приоткрыл глаза. Окно было странно багровым. Закат, что ли? Но разве ночью бывают закаты? Что за черт? Он привстал, вылезать из-под одеяла не хотелось: ночи стояли холодные, а в комнате было прохладно. Стекло накалялось, алые отблески полыхали вдали. Он спустил ноги на пол и, шлепая по залубенелым доскам и чертыхаясь, подошел к окну. Багровый нимб приближался. Потом вдруг что-то ухнуло, и огромное алое пламя ударило прямо в глаза. Клешков, крича сам себе, натянул галифе, на бегу прицепил пояс с револьвером, прыжком выскочил во двор и помчался вдоль забора. Горели полуэктовские склады, в которых хранились собранные за этот месяц запасы хлеба. Последняя надежда городка.