Адриан Моул: Дикие годы   ::   Таунсенд Сью

—  Был , — поправила его Пандора и добавила: — и, разумеется, значение слова «неполигинный» знает — он профессор лингвистики.

Я оставил вантуз плавать в раковине и пошел к себе в кладовку, снял с полки «Конденсированный Оксфордский словарь» и при помощи увеличительного стекла отыскал значение слова «неполигинный». После чего разразился громким циничным хохотом. Громким настолько, что, надеюсь, в кухне его услышали.

Воскресенье, 6 января



Проснулся в 3 часа ночи и лежал без сна, вспоминая, как мы с Пандорой однажды чуть было не Дошли До Самого Упора. Я до сих пор ее люблю. И намереваюсь стать ее вторым мужем. Более того — она возьмет мою фамилию. В частной жизни ее будут знать как «миссис Адриан Альберт Моул».

При виде животика Пандоры

Восхитительное побережье от грудной клетки

До почечной лоханки

Точно фьорд

Залив

Безопасная гавань

В которую я хочу приплыть

И исследовать ее

Прокладывая курс по звездам

Осторожно провести пальцами

Вдоль полосы прибоя

И в конце концов направить свой корабль, эсминец, лодку наслаждений

В твою гавань и дальше

6.00 вечера. Раковина по-прежнему забита. Три часа работал на кухне, добавляя гласные к первой половине своего экспериментального романа «Гляди-ка! Плоские курганы моей Родины», первоначально написанного одними согласными. Прошло уже полтора года с тех пор, как я отослал его сэру Гордону Джайлзу, литературному агенту Принца Чарлза, а он вернул его, предложив мне вставить гласные на место.

«Гляди-ка! Плоские курганы моей Родины» исследует проблему человека на исходе двадцатого века и его дилемму, ставя в центр повествования «Нового Человека», проживающего в английском провинциальном городке.

Освещение проблемы — в широком смысле лоуренсианское, с мазками свойственной Достоевскому мрачности и оттенками хардиевского лирицизма.

Предрекаю, что настанет день, и роман будет обязательным для сдачи на получение Общего Аттестата о Среднем Образовании.

Из кухни меня изгнало прибытие Кавендиша, этой морщинистой пепельницы на ножках, приглашенной на воскресный обед. В квартире он не провел и двух минут, а уже откупоривал бутылку и сам доставал из буфета бокалы. Затем уселся на только что покинутую мной табуретку и понес абсолютную чепуху о войне в Персидском заливе, предсказывая, что она закончится за пару месяцев. Я же предсказываю, что она станет для Америки вторым Вьетнамом.

В кухню в шелковой пижаме вошел Джулиан с журналом «Хелло!».

— Джулиан, — произнесла Пандора, — познакомься с моим любовником, Джеком Кавендишем. — Потом повернулась к Кавендишу: — Джек, это Джулиан Твайселтон-Файф, мой муж. — Супруг Пандоры и любовник Пандоры обменялись рукопожатием.

Я в отвращении отвернулся. Я либерален и цивилизован, как и любой другой. В некоторых кругах меня считают довольно передовым мыслителем — но здесь даже я содрогнулся от крайней мерзостности того, что символизировало собой это рукопожатие.

Я покинул квартиру, чтобы немного подышать свежим воздухом. Вернувшись с прогулки по Внешней Кольцевой Дороге два часа спустя, я обнаружил, что Кавендиш еще не ушел и рассказывает утомительные анекдоты о своем многочисленном потомстве и трех бывших женах. Я разогрел себе в микроволновке воскресный обед и удалился с ним в кладовую. Остаток вечера провел, слушая смех в соседней комнате. Проснулся в 2 часа ночи, уснуть больше не мог. Заполнил две страницы формата А4 пытками, которые придумал для Кавендиша. Действия, не свойственные человеку разумному.

Пытки для Кавендиша

1) Приковать его к стене так, чтобы он чуть-чуть не дотягивался до стакана воды.

2) Приковать к стене нагишом, а мимо пусть дефилирует стайка прекрасных девушек, жестоко высмеивая его дряблый и возбужденный пенис.