Четвертый позвонок, или Мошенник поневоле (и)   ::   Ларни Мартти

Но я же сказал, что Америка держит во всем мировое первенство, и поскольку ты, как я узнаю, величайший на свете правдолюбец, дядюшка Сэм наверняка примет тебя с распростертыми объятиями.

Йере на минуту отдался размышлениям, а затем задумчиво произнес:

— Я душой и телом финн — об этом говорит даже мое имя. [1] Не могу я бросить родину.

Мистер Риверс снисходительно улыбнулся:

— Родина для человека там, где он может свободно говорить правду. Из тебя быстро получится гражданин вселенной, только тебе надо переменить имя на… Джерри Финн! Да, но говоришь ли ты по-английски?

— Почти так же хорошо, как англичане, и лучше, чем американские финны, — отвечал Йере с некоторой гордостью, потому что в его крови накапливались градусы и он достиг той степени опьянения, когда у человека на кончике языка скачет маленький хвастунишка.

— Ну вот, о'кэй! — воскликнул мистер Риверс, который сорок два года назад мальчишкой батрачил в здешних краях и которого в водной деревне Илмойла звали когда-то Ийсакки Иокинен.

И случилось так, что судьба поплевала на палец и перевернула страницу, — как сказал бы наш писатель Хенрикки Юутилайнен. Мистер Исаак Риверс и журналист Йере Суомалайнен стали хорошими друзьями. Йере всерьез решил сделаться гражданином вселенной, и мистер Риверс сам предложил быть его поручителем.

На другой день они отправились в консульство Соединенных Штатов. Мистер Риверс излагал консулу суть дела, а Йере служил им переводчиком. Йере сделал решительный шаг: подал в консульство заявление со всеми нужными бумагами и предупредил профессора Колунова о своем уходе с поста редактора газеты, — как только будет получено иммиграционное разрешение.

Профессор права, толстяк, обладавший званием почетного доктора одиннадцати иностранных университетов и маленькими живыми глазками, пронзил Йере взглядом и с удивлением спросил:

— Зачем это?

— Мне нужно переменить климат, — отвечал Йере.

— Неправда! Вы величайший на свете лжец! Вы обманываете даже тогда, когда говорите правду.

— Главное — быть хоть в каком-нибудь отношении величайшим в мире, — не без скромности заметил Йере.

— Вы вечно чем-то недовольны, — продолжал одиннадцатикратный почетный доктор. — Вам нужен райский климат и избранное общество преисподней, иначе вам все не по душе. Так, стало быть, перемена климата?

— Вот именно. Особенно не по душе мне пришелся климат тюрьмы.

— А как же идеалы? Год назад вы обещали посвятить всю свою жизнь правде и только правде. Эмиль Золя говорил: «Правда отправилась в далекий путь…»

— Я тоже отправляюсь, — перебил Йере.

Правдолюбивый юрист двинулся на Йере, словно танк, глядя ему прямо в глаза и подавляя всякую попытку захватить инициативу в разговоре.

— Господин магистр, — проговорил он не без иронии, — у французов была поговорка: «Лучшее лекарство от перхоти — гильотина». А я вам скажу: лучшее отрешение от правды — покинуть редакцию «Правдивого слова» немедленно, не дожидаясь иммиграционного разрешения.

В жизни Йере это был шестнадцатый случай, когда ему давали полный расчет. Он поспешил в гостиницу «Хельсинки», чтобы повидать мистера Риверса, но тот испарился, точно эфир. Лишь в книге записи приезжающих появилась лаконичная отметка: «Уехал обратно в США». Йере снова оказался носителем свободы мысли и частной инициативы. Поскольку в результате правдолюбивой газетной деятельности у него не оставалось ни малейших шансов вернуться к учительству, он стал давать частные уроки тупоголовым второгодникам и едущим за границу коммерсантам; знание языков у тех и других было примерно равноценное. Некоторым приходилось придерживать пальцами челюсть, чтобы с грехом пополам выговорить два-три английских слова. А иные оптимисты надеялись овладеть иностранным языком, таская учебник в кармане.