Код Онегина   ::   Даун Брэйн

Иные не были готовы

Убить законного царя,

Иные сдались, несмотря

На неизбежные оковы, -

И пять безумных, лучших лет

Пропали зря… а впрочем, нет.

С тех пор российские напасти

Воспроизводят тот же ряд:

Приходит время смены власти,

О коем долго говорят;

Желает тайная дружина

На троне видеть Константина,

Хоть говорят, что Константин -

Дундук, мерзавец и кретин;

Он отрекается от трона,

Который занят подлецом

Со злобным, маленьким лицом,

Кривым, как будто от цитрона;

Войска, не чувствуя стыда,

Идут на площадь — и тогда…

В моем магическом кристалле,

Туманном, впрочем, как авось,

Я вижу: вот они восстали -

И вот им нечто удалось.

Переворот в Отчизне милой

Возможен лишь военной силой

И на обед, и на фриштык

В такое время нужен штык.

Хоть я немного знаю вуду,

Как всякий истый Ганнибал, -

Но мне претит кровавый бал,

И я блистать на нем не буду;

Лишь осторожно намекну,

Подобно сказке или сну.

Раз, в октябре багрянолистом,

Все там же, около дворца,

За маленьким авантюристом

Толпа, покорна, как овца,

Пойдет с оружьем наготове

И власть возьмет почти без крови;

Другой же раз, сто лет спустя,

Глазами пылкими блестя,

Она на площади сойдется,

Сплотится некуда тесней,

Причем солдаты будут с ней

Под руководством инородца;

Солдаты будут в большинстве.

Все это сделают в Москве.

Всесильный Он, чье имя страшно,

И я его не назову,

Укажет — «Вот Кутафья башня!» -

И поведет туда Москву…

Толпа пойдет со стоном страсти…

То будет время смены власти.

И я, робеющий пиит,

He знаю, кто за ним стоит -

За повелителем, тираном,

Что вышел прямо из толпы:

Его поклонники слепы

И одурманены Кораном,

Однако вовсе не Коран

Их слепо гонит на таран.

Увы, таков уж русский опыт

На местных сумрачных ветрах,

Что вся свобода наша — шепот,

А все права — безвидный прах.

Так повелось, что людям чести

Привычно собираться вместе

Лишь для того, чтоб хаять власть

И после этого пропасть.

Вот так, как мерзостная сводня,

Тиран под знамя соберет

Солдат, поэтов и народ…

Но это будет не сегодня,

А в год две тысячи восьмой,

Прошитый красною тесьмой.