Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто...   ::   Ильина Наталия Иосифовна

Что же касается работы музея, следует отметить, что музей работал периодически и нерегулярно, как следствие нидостаточной (?) организационной работы музея".

Я поднималась на эскалаторе. Щеки мои уже не горели, и пыл мой угас. Какое же это было заседание? Быть может, собрались работники городского коммунального хозяйства? Конечно, не бог весть какое начальство, но все же это мне не нравилось... Одно дело – выступать против отдельных неорганизованных соседей и пьяниц, другое дело – когда речь идет об учреждении. Так, так.

Дома я села за стол и наконец дочитала письмо до конца.

"Ошеломленный Леонид Николаевич не нашелся что сказать. Правда, присутствовавшие члены совета запротестовали и настояли на внесении ряда поправок. Но присланное через месяц Леониду Николаевичу решение ни единой буквой не отличалось от проекта. Подмахнувший этот оскорбительный и безграмотный документ председатель исполкома, видимо, по рассеянности не внес никаких изменений".

Председатель исполкома? Так вот какое это было заседание! Через два с половиной года после открытия музея горсовет решил поинтересоваться работой музея и вызвал С-на, и тот сделал доклад. Итак, получается, что С-на обидел горисполком...

И тут я почувствовала легкий озноб, и мне захотелось сказать: "Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто... Что-то ветром подуло..." Это, помните, в чеховском рассказе "Хамелеон" говорит некто Очумелов, узнав, что собачка-то была генеральская...

А глаза мои уже недоброжелательно пробегали по строчкам письма...

"Ни одного доброго слова не нашли авторы документа для созидателей музея, отдавших своему детищу столько сил, энергии, нервов и времени. В постановляющей части обычный барабанный бой: утвердить, поручить, предложить, разработать, развернуть и просить".

Но в заключительной части всякого решения так и принято: поручать и предлагать. Раз принято, значит, нужно. Чем недоволен здесь автор письма?

Нет, я непременно бы выступила в защиту С-на, если бы его действительно обидели. Но где обида? Ну да, проект решения составили заранее, не дождавшись доклада и прений. Всегда известно, о чем пойдет речь, вот и пишут заранее, а писать на месте, вникая в каждое слово выступающих, – это же адский труд! Полагается, чтобы в решении была критика недостатков, – она и была. А то, что С-н и его помощники работали из чистого энтузиазма, – это несущественно. Другое существенно: раз люди работают, то непременно делают ошибки – чего-то не учли, недоглядели, кого-то недовоспитали. А на ошибки следует указывать.

И наш вспыльчивый читатель упустил из виду важный момент.

Ну да, несмотря на протесты присутствующих, проект решения превратился в решение, и ничего изменено в нем не было, и в таком виде послали документ С-ну. Но зачем ему было обижаться? Для него разве писался этот документ? Совсем нет! Документ писался для того, чтобы: а) пришить его к делу и б) иметь наготове для вышестоящего начальства. Если последнее вздумает полюбопытствовать, то вот, пожалуйста. Налицо доказательство, что исполком сигнализировал, указывал, критиковал, поручал и предлагал.

А что касается некоторой неграмотности документа, то, право, это мелочь. У лиц, находящихся на руководящей работе, есть дела поважнее орфографии. Неужели им еще грамматику изучать? А машинистки на что?

Но теперь мне стало ясно, чего хочет наш читатель... Он хочет, чтобы к беспокойным людям, которые что-то придумывают, хлопочут, организовывают, которые, короче говоря, пекутся о благе общества, – чтобы к ним относились бережно и уважительно. Чтобы некоторые начальники не разговаривали с ними прищурясь и свысока: раз уж ты, брат, что-то делаешь, то обязательно чего-то недоделал, а значит, виноват.