Печальные песни сирен   ::   Брюссоло Серж

Лиз хотелось бы обуздать кошмар, сделав его менее безумным, но это ей никак не удается. Она все еще стоит на одном месте, наверху главного эскалатора. Беспомощный свидетель катастрофы.

Шум воды невыносим. А еще виден разверзшийся свод, из которого низвергается бурный поток, заливающий весь метрополитен. Гитару Наша вращает водоворот. За одну минуту станция превратилась в сточный канал, подземный канал, гнавший яростную волну. Все это стало страшным сном для Лиз Унке… Лизы, Лиззи, как звала ее младшая сестренка Наша. Все это стало кошмаром для многих горожан в последующие три года. Кто среди спасшихся не раз будет переживать эти образы, вызывающие тошноту, приближающие к грани безумия? Лиз не видела, как умирала Наша. Кошмарный сон существовал лишь в ее подсознании, но она знала, что все происходило именно так. Она знала это по роду профессии. За это ей и платят, чтобы она вне очереди спускалась в преддверие ада.

Другим, может быть, и удалось бы все позабыть, но ей никак не представляется случай.

Криик-криик. Именно таким писком начинается кошмар, писком мышки, которой прищемило мышеловкой хвостик. Криик-криик-криик.

— Сначала в потолке появилась щель, — бормочет Лиз незнакомым ей голосом. — Оттуда хлынула вода, все быстрее и быстрее. С ужасающим гулом. Будто… будто порвался живот, набитый камнями. Вода падает на меня, сплющивает.

Эстер Крауц, психолог, ворочается в своем кресле, не говоря ни слова. Это обычная женщина с седыми волосами, одетая на манер продавщиц в супермаркете. «Почему у меня такое впечатление, будто она специально переодевается для встречи со мной? С другими она ведет себя по-другому? Одевается ли она приличнее, когда беседуете пациентом другого социального уровня?»

— Лиззи, — мягко говорит Эстер, — мне хотелось бы, чтобы вы думали над словами, которыми описываете мне катастрофу.

— Что? — недовольно переспрашивает Лиз Унке.

— Мне иногда кажется, что эта драма для вас предлог, а на самом деле вы хотите говорить со мной о других вещах.

— О чем же, Господи! Вы находите, что этот ужас не так ужасен?

— Не совсем так. Но слова, Лиз, ваши слова. Потолок взрывается, «как живот». Вода, падающая из трещины. Вам хорошо известно, что у начинающей рожать женщины отходят воды. — Лиз закрыла веки, внезапно налившиеся свинцом. — Напоминая о вашей профессии, — продолжает Эстер Крауц, — вы часто используете журналистскую метафору, модную в свое время. Вы говорите, что вы «стальной утробный плод».

— Это не мое, — возражает Лиз. — Это из терминологии тех, кто спускается под воду. Водолаза, с его большим медным шлемом и длинным шлангом для подачи воздуха, легко сравнить с внутриутробным плодом, удерживаемым пуповиной.

— У меня хороший слух. Я не глухая и слышу, как вы регулярно повторяете это сравнение из сеанса в сеанс. Вы зациклились на нем из-за многократного повторения. — «О! — мысленно вздохнула Лиз. — Свод — это, конечно же, живот беременной женщины, а отход вод — признак начала родов…» — Я спрашиваю себя, не пользуетесь ли вы катастрофой, чтобы сообщить мне о вашем желании иметь ребенка. — Эстер прятала глаза за своими большими очками. — Или о том, что вы боитесь стать матерью.

— Я прихожу сюда поговорить о драме, — сухо ответила девушка. — Служба меня обязывает. Все бригады, участвовавшие… в спасательных работах, прибегают к помощи психолога.

— Верно, — отозвалась Эстер. — Но со дня катастрофы прошло уже три года.

— Для вас, возможно, — бросила Лиз. — Вы уже сняли траур. А я сталкиваюсь с этим ежедневно… Каждый раз, как влезаю в свой скафандр, чтобы спуститься в метро.

— Почти все в этом городе потеряли кого-то во время этого печального события. Одни — жену, другие — мужа или детей.