Аврора   ::   Этвуд Кэтрин

Дети, стоявшие или сидевшие рядом с ней, тоже во все глаза смотрели на неожиданного посетителя.

– Дай больше свету, болван! – приказал человек.

И тюремный надзиратель торопливо выскочил из камеры и принес еще один пылающий факел. Крысы, потревоженные ярким светом, с визгом попрятались в щели.

– Я думал, что детей предполагается обучать ремеслу, – удивился человек, разглядывая несчастных узников.

Где-то закашляла девочка.

– Некоторых будут обучать, – почесываясь, заявил надзиратель. – Некоторых не будут. Не мне решать.

– Судя по их виду, их не выводили из камеры, с тех пор как они сюда попали.

Надзиратель лишь пожал плечами, посетитель переключил внимание на детей.

– Встаньте в ряд, – коротко приказал он детям. Дети сразу же подчинились. Стряхнув соломины, приставшие к грязному платью и волосам, девочка встала во второй ряд. Детей было много, а камера – узкая, поэтому они выстроились в два не очень ровных ряда.

Темноволосая девочка с черными, как ночь, глазами принялась разглаживать изодранную синюю юбку на тощих бедрах. Девочка поняла, что это, видимо, ее страстные стоны доносились до нее ночью. Смутившись, она отвела взгляд.

Посетитель с невозмутимым видом оглядел выстроившихся перед ним детей, возраст которых колебался от двух до семнадцати лет. В большинстве своем они были сыновьями и дочерьми бродяг, должников и преступников, но к ним относились и сироты, брошенные сразу после рождения и не имеющие пристанища.

Их собрали здесь, в одной из комнат бывшего королевского дворца Брайдуэлла [1] , превращенной в камеру, чтобы осуществить правительственную программу помощи обездоленным детям. Программа состояла в том, чтобы обучить их разным ремеслам и дать право жить по-человечески. Однако, судя по всему, никто и не думал их обучать или вообще как-нибудь заботиться о них. Детей поместили в сырой и вонючей камере, не пригодной даже для животных, практически превратив в узников. Хвастливые заявления официальных лиц остались только декларациями.

Девочка внимательно разглядывала мужчину, перед которым выстроились дети. Взгляд его оставался невозмутимым. Даже если он и пришел в ужас от их нечесаных, кишащих вшами волос, грязных лохмотьев, едва прикрывавших тела, чумазых лиц, потухших глаз и от надрывного кашля, то не подал и виду. Он вел себя так, словно отбирал скот для продажи на рынке.

Она резко втянула в себя воздух. Ей стало страшно. Наверное, у него абсолютно нет сердца, если он сохраняет такое равнодушие. А может, он видел в жизни слишком много горя и научился держать свои эмоции при себе?

Надзиратель ухмылялся, переминаясь с ноги на ногу. Коренастый и толстобрюхий, со сломанным расплющенным носом, ему не терпелось вернуться к кружке пива, о чем говорила его одутловатая физиономия с неопрятной бородой, в которой застряли хлебные крошки. Одежда его была почти в таком же состоянии, как у его подопечных. От него воняло затхлым пивом и потом.

Пока незнакомец рассматривал детей, надзиратель время от времени бросал на него такие взгляды, словно ожидал, что тот может неожиданно исчезнуть в облаке дыма.

– Я расскажу вам все, что знаю о каждом из них, милорд, – вкрадчивым голосом предложил он.

Когда незнакомец не отреагировал, он продолжал:

– Вот эта, например. – Он указал на маленькую девочку в первом ряду, которая сосала большой палец. – Ей еще нет и десяти лет. Отец продал ее за крону, купил кислого вина, напился да так и умер, захлебнувшись собственной рвотой. А худышка рядом с ней, милорд, здесь совсем недавно, да и едва ли долго проживет, потому что харкает кровью. Мальчишка позади нее продал свою сестру в самый низкопробный бордель Лондона, когда сам вдоволь попользовался ею.