Безжалостное обольщение   ::   Фэйзер Джейн

Кроме тех двух моментов, когда Делакруа притянул ее к себе, чтобы защитить, и когда застегивал на ней платье, он к Женевьеве больше не прикасался. А ей безумно хотелось, чтобы Доминик это сделал.

— Пошли, Женевьева. Сайлас останется и все здесь приберет, — сказал капер, выходя в вестибюль.

Выражение лица у него было мрачное, почти свирепое, он взял Женевьеву за руку и повел в заднюю часть дома. Похищенная узнала и этот коридор, и узкую дверь, а потом они вышли во двор, где под огромным тополем запряженная парой лошадей стояла карета, на которой ее сюда привезли. Матрос по имени Поль сидел на облучке.

— Мы одолжим ее ненадолго, — небрежно заметил Доминик. — Нашим друзьям она в ближайшее время не понадобится.

По мере того как ощущение суровой реальности стало возвращаться к Женевьеве, у нее вдруг подогнулись колени. Как Доминик может разговаривать таким вежливым, деловым тоном, словно ничего не произошло; словно Женевьева только что чуть не стала жертвой отвратительного насилия; словно там, в библиотеке, не осталось четверо полуголых мужчин, связанных одной веревкой; словно лакей не лежал на ковре, истекая кровью, словно где-то в доме не находилось еще пять человек, каким-то образом лишенных возможности оказать помощь своим хозяевам.

— Черт бы тебя побрал, Доминик Делакруа! — закричала она, собрав последние силы. — Будь ты проклят!

То же самое яростное, ошеломляющее чувство протеста, какое она испытала на «Танцовщице», когда Доминик бесцеремонно вырвал ее из «внутреннего» убежища, в котором она укрылась от причиненной им боли, обуяло Женевьеву и теперь.

Делакруа подхватил ее за мгновение до того, как Женевьева чуть не упала на камни мостовой.

— Можешь проклинать меня как угодно, сердце мое, но давай сначала доберемся до сколько-нибудь уединенного места. — В его голосе слышалась добродушная насмешка… тепло и понимание.

— Не называй меня так, если это для красного словца! — прошептала Женевьева, не в силах более скрывать правду ни от него, ни от себя.

Милосердная темнота кареты не дала Доминику разглядеть боль, исказившую ее лицо при этих словах.

— Но это вовсе не игра слов. Я действительно так думаю. И всегда думал. Ума не приложу, почему я пытался отрицать это… сердце мое. — Он снова повторил эти ласковые слова притянул Женевьеву к себе.

Она глубоко вздохнула и доверчиво прильнула к его груди, словно маленький раненый зверек:

— Тогда почему я должна уехать?

— Ты не должна. — Делакруа еще крепче сжал ее в объятиях. — Но так будет лучше, а я догоню тебя, как только смогу. — Он погладил ее по волосам так, словно и впрямь гладил крохотного обиженного зверька. — Мне не пришло в голову сказать тебе, я думал, ты сама поймешь. Тебе придется простить меня. Боюсь, я слышал лишь вечные возражения юной мадемуазель Женевьевы, имеющей дурную и опасную привычку попадать в самые неприятные ситуации только потому, что всегда потакает своим капризам. Мое сердце ведь только что вышла из детства, но я забыл об этом на какой-то момент.

Женевьева ничего не ответила. Она с жадностью впитывала в себя скрытый смысл услышанного — смысл, который открывал чудесные новые горизонты.

— Они сделали что-нибудь еще, кроме того, что я видел? — Женевьеве было больно слышать этот вопрос. Доминик отстранил ее от себя и попросил:

— Я должен знать это, фея.

— Нет. — Она решительно тряхнула головой. — Мне было страшно, но я старалась тянуть время, потому что верила: ты придешь. Когда ты появился, мое время было на исходе.

Медленно положив ее голову на свою согнутую руку, он поцеловал Женевьеву так нежно и страстно, что горькое воспоминание о мерзких губах одного из игроков стерлось из ее памяти.