Дело о старинном портрете   ::   Врублевская Катерина

Так что поехали кутить!

В ресторане «Lutetia» 3 , что на Предтеченской улице возле городской думы, нас встретил сам хозяин мсье Жан-Поль, полный француз с усами колечком и в белоснежном переднике.

— О! Мсье Рамзин! — воскликнул он, кланяясь и одновременно всплескивая руками. — Я так рад вашему визиту! Сегодня в меню креветочный суп, форель по-нормандски и седло барашка в соусе «пармезан». Рекомендую, вы останетесь довольны.

— А вино? — спросил Лазарь Петрович.

— Только бургундское! Наш великий Бальзак именно благодаря бургундскому написал «Тридцатилетнюю женщину», — произнес француз, повернувшись ко мне.

— Конечно, конечно, — рассеянно сказал отец, а я нахмурилась: интересно, на что это намекает француз? Неужели я выгляжу на тридцать? И это галантные французы? А может, papa прав, и мне надо встряхнуться?

Мы сели за уютный столик, покрытый скатертью в сине-красную клетку. Через несколько минут чернявый официант принес фарфоровую супницу. Нежно-розовый суп из протертых креветок оказался превыше всяких похвал. Во время еды мы перекинулись лишь несколькими словами — так было все вкусно. Интересно, как скажется такой обед на моей талии? Жесткие китовые усы корсета немилосердно сдавили мне ребра. Хорошо мужчинам — им не нужно носить всю жизнь этот пыточный станок, да и брюшко показывать не зазорно — больше звеньев цепочки от часов поместится…

Когда, отдав должное форели и запив барашка выдержанным бургундским, отец приказал принести счет, он внимательно посмотрел на меня, словно размышляя, говорить или нет, и произнес:

— Есть один человек… Он как-то приходил ко мне консультироваться — его хотел обмануть компаньон. Хорошо, что вовремя обратился, иначе остался бы и без мастерской, и без дома. Я ему кое-что посоветовал — по мелочи, но вовремя. Серапион Григорьевич его зовут. Серапион Григорьевич Протасов, из мещан. Он столяр, плотник, одним словом, работник по дереву. Мастеровой отменный — так мебель чинит, лучше новой выходит. У него мастерская на Кирпичной улице, что в Мещанской слободе. Тетушка твоя Марья Игнатьевна, покойница, весьма его жаловала. Никому свою оттоманку не доверяла, на которой любила отдыхать после обеда, а его позвала чинить. Он выправил — лучше прежней стала. Марья Игнатьевна осталась довольна.

— Papa, так мне ж не чинить, мне новая мебель нужна! — возразила я. — Для чего мне столяр? Мне и чинить нечего. Ту рухлядь, что в доме стоит, давно пора выбросить. Надоела, сил нет на нее смотреть, особенно на комод!

— Ну что ж, пообедали, давай вернемся к тебе, покажешь, что ты намереваешься выбросить. — Отец промокнул салфеткой усы и поднялся из-за стола.

Дома Лазарь Петрович прошелся по малой гостиной, провел рукой по комоду, погладил грифона на подлокотнике кресла, остановился возле ненавистной козетки.

— Третьего дня встретил я того Протасова, — продолжил отец разговор, начатый в ресторане. — Он шел с молодым человеком. Увидев меня, поклонился. «Вот, Лазарь Петрович, — говорит, — позвольте представить, сын из Москвы приехал, Андреем звать. В училище живописи он там. У господина Поленова учится. Теперь домой заехал, на этюды. Если желаете портрет нарисовать или картину, — все сделает и денег не возьмет, сильно вы меня давеча выручили».

— И что же? — спросила я. — Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— Завтра же пошлю за ним и попрошу молодого художника набросать эскизы мебели — нарисует все, что скажешь, а отец выполнит. Негоже тебе одной в четырех стенах в темноте сидеть. Делом займись, а то совсем в отшельницы записалась. Ты же дама, следить за собой должна. Я обратил внимание, как ты передернулась от слов француза, хотя он вовсе не тебя имел в виду. В будущий четверг мы званы к Елизавете Павловне, а как ты выглядишь? Ни лица, ни прически. Нехорошо, дочка.