Пленники тайги   ::   Сартинов Евгений

Савелий Назаров, молодой эвенк, увидев находку собаки решил было что Найка нашла мертвеца, настолько страшен был этот лежавший на земле исхудавший, заросший волосами человек. Савелий чуть было не дал деру от своей жуткой находки, хорошо в этот момент подошел Майгачи, да и Семен как раз открыл глаза.

- Помирает, однако, - сказал Савелий, кивая головой на геолога. Астахов на это ничего сказать не мог, только смотрел своими круглыми глазами, жадно вслушиваясь в интонации людских голосов. Но Майгачи, внимательно осмотревший вокруг, отрицательно покачал головой.

- Нет, видишь, осину грыз, значит жить хочет. Иди за оленем, в стойбище повезем.

Именно за ту обглоданную кору Астахов и получил свою странную кличку Муннукан - Заяц. А Найка словно взяла шефство над Семеном сопровождая его везде и всюду.

Да, Астахов теперь стал другим. Кличка Пижон к нему уже никак не шла. Хотя бритва по прежнему лежала в грудном кармане, но Семен уже давно не пользовался ею. Окладистая борода сильно изменила его облик, но основные изменения произошли в душе геолога. От его раны осталась лишь еле заметная хромота, гораздо дольше заживали раны душевные. К жизни он возвращался долго, словно заново рождался, первое время даже не мог говорить, просто воспринимал кажды глоток свежего воздуха и каждый прожитый день как чудо, с восторгом и слезами на глазах. Даже первый выпавший снег потряс его своей девственной чистотой, словно и не было прожитых им ранее двадцати восьми зим. Что-то надломилось нем, исчезло было честолюбие, да и вся прежняя жизнь казалась слишком суетной и пустой. Истинным осталось только это: тайга, снег, небо над головой. Простая и во многом первобытная жизнь эвенков как нельзя более устраивала этого новог Астахова. Свое нынешнее спокойствие он воспринимал как божью благодать, да и природу научился воспринимать не как прежде - разумом, а совсем по другому - сливаясь с ней всей душой.

Слава богу, что в третьей оленеводческой бригаде колхоза "Светлый октон"- "Светлый путь", давно уже сели батареи старенькой рации, так что ни кто во всем остальном мире не узнал что подранок Семен Астахов остался жив.

Воспоминания преследовали Семена всю его долгую и нелегкую дорогу. Начало апреля в этих местах еще лишь начало весны, и не вериться что где-то уже во всю цветут вишневые сады. Высоко поднявшееся солнце к концу дня растапливало снег до состояния каши, и Астахов местами проваливался по пояс, не помогали даже короткие и широкие самодельные эвенкские лыжи. Хотя затем сильный ночной мороз снова сковывал снег до бетонной жесткости, но неумолимое дневное тепло с каждым днем все больше и больше съедало снежное покрывало тайги. Талая вода, снежница, уже стекала к руслам рек и текла по верх льда кисельной гущей, промерзающей за ночь, и еще больше увеличивающим слоеную, как хороший торт, наледь. Временами в узких местах реки наледь вспучивалась многометровым бугром, и Семену не оставалось ни чего другого, как долго и нудно рубить ступеньки, и таща на поводке повизгивающую Найку карабкаться наверх. Темный, словно полированный лед не оставлял ему ни какого выбора, зато по другую сторону они скатывались за какие то секунды, со смехом и неизбежными воспоминаниями Семена о детских горках и Новогодних праздниках.

В первый же день Астахов имел возможность подстрелить кормившегося в лесном распадке лося, но не стал этого делать. Для него эта добыча была через чур обременительна, а бросать добытое мясо он не привык. Зато Семен подстрелил на заранее разведанных лунках двоих тетеревов - косарей, там же, на месте он их выпотрошил, кишки отдал неприхотливой Найке, сердце и печень съел сырыми, к этому он так же привык у эвенков.