Я вам покажу!   ::   Грохоля Катажина

— Мама, мама, — она бросилась меня утешать, — все еще можно исправить…

— Нет, — шмыгала я носом, — уже ничего не исправишь.

— Ты же можешь ему сказать, что это я… — Тося решилась на благородный жест. — Он всегда понимал такие вещи…

Она с надеждой смотрела на меня. Именно это вызывает у меня зависть, я завидую ей и всем юнцам. Нет вещей необратимых, все можно отменить, исправить, как-нибудь все уладится, сегодня — так, а завтра может быть иначе, достаточно одного «excuse», чтобы мир перевернулся с ног на голову…

Я улыбнулась сквозь слезы.

— Я уже с ним разговаривала. Он не хочет. Но я рада, что ты мне сказала. И очень прошу тебя, Тося, не вмешивайся больше. Обещай.

Тося выскребала сковороду.

— Господи, ты все съела?

Тосе всегда бывало плохо от яиц, а она заглотнула почти шесть штук, к тому же приправленных сыром с плесенью. Ей-богу, не миновать беды.

— Мамочка, серьезно, я не хотела… — Тося выпила стакан апельсинового сока.

— Знаю. Давай оставим эту тему. Пошли смотреть телевизор.

Дочь принесла мне плед, и, оставив неубранным стол, мы отправились смотреть «Новости».

— Танкер водоизмещением триста кубических метров вошел в гдыньский порт, — сообщил диктор, а снизу шла бегущая строка: «В японии задержаны двое…»

— Мама, Япония пишется с большой или с маленькой буквы? — спросила Тося, и мне не в чем было ее упрекнуть.

— Наверное, Пёрл-Харбор начался с того же. Кто-то стал писать Японию со строчной буквы. — В этом можно не сомневаться. Я закуталась в плед, глаза сами собой закрывались.

Я не слышала, как Тося вышла из дома.

Из дремоты меня вывела телефонная трель. Звонила моя мама, чтобы сказать, что хотя она меня не так воспитывала, однако, наверное, я права. Но она уже старая, несмотря на то что старается изо всех сил, и она думала, что так для меня будет лучше. Потом позвонил отец и сказал что если бы он был на месте мамы, то прекратил бы по крайней мере трепать языком, потому что это просто вопиет к небу, и чтобы я не сердилась на мать. Потом позвонила мама и сказала, чтобы я не слушала, что плетет отец, потому что он всегда болтает глупости, и жила собственным умом. Потом позвонил отец и сказал, чтобы я не огорчалась, что жизнь не кончается и я еще молода, хотя в последнее время выгляжу как-то не очень. Потом позвонила мама и сказала, чтобы я не слушала отца, потому что я молода, но мне надо привести себя в порядок.

А потом я увидела, что Тоси нет дома.

Вечер. Борис растянулся перед камином, в которым уже прогорели дрова. Я лежала потная, оба кота — на мне, вытягивали из меня болезнь. Решила позвонить Уле — может быть, Тося у Агаты. Набирала Улин телефон с дрожью в сердце.

— Это я, Юдита…

— О Господи, как хорошо, что ты звонишь! — захлюпала в трубку Уля. — Я думала, ты уже никогда со мной не захочешь говорить…

У меня потеплело в груди. Уля действительно не желала мне зла. Просто это роковое стечение обстоятельств.

Вот и все.

— Ну что ты, Уля, — захрипела я в телефон (не приняла днем лекарство, и результат слышен). — Я уже не сержусь… прости, но я должна была тебе все сказать…

— Ты что, болеешь? — заволновалась Уля.

— Немножко… Тося у вас?

— Я сейчас к тебе приду! — закричала подруга, и я не услышала, у них Тося или нет.

Уля сделала мне двойную порцию чая с четырьмя дольками лимона, мы с ней обнялись и расцеловались, несмотря на мое воспаление легких. Не бывать тому, чтобы какой-то проклятый Эксик нас разобщил, поссорил и сломал нашу дружбу. Собственно говоря, даже хорошо, что я ей все высказала, другой случай мог бы не представиться. Наверное, с дружбой так же, как с любовью, — то, что нас мучает, нельзя откладывать на потом. И что бы там ни было, хорошо, что есть Уля.

Когда я осталась одна, позвонила Якубу, но он сегодня не виделся с Тосей. Потом сделала осторожный звонок родителям, но им тоже ничего не известно.