Кирклендские забавы   ::   Холт Виктория

Когда Саймон потребовал карету, чтобы отвезти меня в Келли Грейндж, ибо сам он примчался в Ворствистл на самой резвой своей лошади, – когда карета была подана и он перенес меня в нее, – Деверел Смит уже ехал обратно в Забавы. Там он поднялся на самый верх восточного крыла, на тот единственный балкон, под которым не искал смерти ни один из Роквеллов, и бросился вниз, словно этим последним отчаянным поступком стремился доказать то, что всю жизнь пытался доказать самому себе: что он принадлежит этой семье и что этот дом значит для него больше, чем для тех, кто всю жизнь провел под его крышей.

Мне осталось рассказать немного. Миссис Смит, чье здоровье улучшилось после смерти мужа, уехала вместе с Дамарис. Впоследствии я слышала, что в Лондоне Дамарис сделала блестящую партию. Люк отправился в Оксфорд и очень скоро запутался в долгах и неприятностях с женщинами. Грехи молодости, как выразился по этому поводу сэр Мэтью, который, надо полагать, знал в этом толк. Рут очень изменилась, ее отношение ко мне стало более теплым, и, хотя большой дружбы между нами не возникло, она делала все, чтобы загладить свое поведение в истории с доктором, которое можно было оправдать только тем, что она не подозревала о его истинных намерениях. Сара Роквелл осталась моим добрым другом. Она радостно сообщила мне, что закончила свой гобелен. Я осталась на картинке рядом с Габриелем и Пятницей, но теперь я сидела не в узилище, а в своей комнате. Видимо, она хотела предупредить меня об опасности, но не подозревала, что доктор и монах – один и тот же человек, и это сбивало ее с толку. Теперь, когда опасность миновала, она была поистине счастлива и с нетерпением ждала появления на свет моего ребенка.

Как прекрасен был день, когда родился мой Габриель и когда мне сказали, что ребенок будет жить и что я оправлюсь после мучительных родов, которые были бы не такими тяжелыми, если бы не переживания последних месяцев. Я лежала с малышом на руках, испытывая ни с чем не сравнимое чувство покоя и радости. Многие приходили меня навестить, и среди них, конечно, Саймон.

Он уже рассказал мне, что давно подозревал доктора. После смерти Деверела Смита он отыскал вход в подземный туннель со стороны аббатства. Оказывается, в рождественское утро мы с Мэри-Джейн были близки к тому, чтобы обнаружить его, – догадайся мы сдвинуть камни, о которые споткнулась Мэри-Джейн, мы увидели бы ступеньки, ведущие в ту самую подземную комнату, где она нашла рясу. Позже мы узнали, что туннель, соединяющий дом с подвалами аббатства, был прорыт во время возведения Забав. Видимо, тогдашние владельцы поместья приняли во внимание вероятность возникновения непредвиденных обстоятельств и сочли, что грех будет не воспользоваться таким удобным убежищем.

Несколько лет спустя, обследуя эти туннели, я заметила нишу, скрытую грудой камней. Убрав камни, я увидела могилу Пятницы. Вероятно, Деверел Смит отравил его и закопал здесь. К этому времени от бедного пса остались только кости.

Саймон, как и я, пришел к выводу, что в намерения доктора входило избавиться от моего ребенка и выдать дочь за Люка, единственного наследника усадьбы.

– Поэтому я и решил немного поволочиться за ней, – объяснил он. – Я догадывался, что она не питает к Люку нежных чувств, и мне было интересно посмотреть, как поведет себя ее отец, если за ней станет ухаживать кто-то другой.

– Что ж, эта причина ничуть не хуже другой, – заметила я.

– Какой другой?

– Той, что Дамарис – одна из самых красивых девушек, каких вам доводилось встречать.

Он усмехнулся с довольным видом; теперь, узнав его лучше, я понимаю, что моя ревность доставила ему большую радость, чем упоминание о прелестях Дамарис.