Кирклендские забавы   ::   Холт Виктория

Джемми выпятил нижнюю губу и покачал головой.

– Хозяин мается подагрой, – объяснил он, – ему такой тряски не вынести. Да и потом...

– Что? – резко осведомилась я.

– Видите ли... – Джемми явно колебался. – Он еще не совсем оправился после приступа...

От памятных с детства слов у меня внутри все сжалось. «Не шумите, мисс Кэти, у вашего батюшки приступ...» Эти приступы захлестывали наш дом со зловещей регулярностью, вынуждая всех ходить на цыпочках и разговаривать шепотом. Отец надолго исчезал, а когда появлялся снова, его лицо было бледнее обычного, вокруг глаз лежали глубокие тени; он не слышал, когда к нему обращались, и я боялась его. За годы, проведенные вне дома, я позволила себе забыть об этих приступах.

– А дядя не вернулся? – торопливо спросила я. Джемми отрицательно помотал головой.

– Уж полгода, как мы его не видали. И еще полтора не увидим.

Я кивнула. Дядя Дик был морским капитаном, в своем последнем письме он сообщил мне, что надолго отправляется в плавание. Меня охватила тоска. Без дяди Дика мое возвращение было совсем невеселым.

Двуколка неторопливо катила по знакомой дороге, а я размышляла о доме, в котором жила, пока дядя Дик не решил, что пора отправить меня в пансион. Рассказывая школьным подругам об отце, я наделяла его чертами дяди Дика, описывая свой дом, я выметала из него старую паутину и впускала в комнаты солнечный свет, – это был не дом моего детства, а дом моей мечты.

Но время мечтаний кончилось, пришло время взглянуть в глаза реальности.

– Что-то вы все молчите, мисс Кэти, – заметил Джемми. Он был прав – я не испытывала желания разговаривать.

Множество вопросов готово было сорваться с моего языка, однако я сдерживалась, ибо понимала, что ответы Джемми едва ли удовлетворят мое любопытство. Я должна была увидеть все собственными глазами.

Мы ехали по аллеям, иногда столь узким, что ветви деревьев грозили сбить шляпку с моей головы. Но я помнила, что скоро окружающий пейзаж изменится: аккуратные поля и тесные аллеи уступят место просторным пустошам; лошадка побежит в гору, и я вдохну запах вереска и болот.

При этой мысли я испытала острую радость и поняла, что соскучилась по родным местам.

Заметив мой повеселевший вид, Джемми сказал:

– Уже недалеко, мисс Кэти.

А вот и наша деревня, Гленгрин. До названия городка она не дотягивает – домишки, сгрудившиеся вокруг церкви, гостиница, общинный выпас, несколько коттеджей. Миновав церковь, мы въехали в беленые ворота, и вскоре в конце аллеи возник Глен-Хаус – неожиданно маленький, с опущенными жалюзи, сквозь которые виднелись кружевные занавески. А за занавесками наверняка висели еще и толстые бархатные шторы, не пропускавшие свет.

Будь дома дядя Дик, он бы раздвинул шторы, поднял жалюзи, и Фанни ворчала бы, что мебель выцветет от солнца, а отец, он не замечал бы ее жалоб.

Не успела я выбраться из экипажа, как на крыльце появилась Фанни. Кругленькая, крепко сбитая йоркширка, она явно родилась хохотушкой, но, по-видимому, долгие годы службы в нашем доме отучили ее веселиться.

Окинув меня критическим взглядом, она заявила:

– Вы там совсем отощали, в этом пансионе.

Я улыбнулась. Славное приветствие из уст женщины, с которой я не виделась четыре года и которая с детства заменяла мне мать. Однако ничего другого я и не ожидала: Фанни никогда не сюсюкала и любые проявления нежности называла «дуростью» Она давала волю своим чувствам, только когда могла выразить неодобрение. Но это не мешало ей окружать меня заботой, следить, чтобы я была вовремя накормлена и тепло одета. Кружев, оборочек и прочих «финтифлюшек», по выражению Фанни, мне носить не позволялось. Фанни гордилась своей откровенностью и прямотой, зачастую граничащей с грубостью.