Подлянка   ::   Сан-Антонио

Если бы профессор Бандему не прооперировал меня, было бы уже поздно.

Рассказывая мне о своей болезни, он сбрасывает с кресла книги, кошек и их экскременты.

— Садитесь, мой юный друг! Хотите чего-нибудь выпить?

— С удовольствием, — отвечаю я. Мне становится смешно.

— Кто бы мог подумать, что однажды вы будете угощать меня выпивкой, — говорю.

— А я, — отвечает Морпьон, улыбаясь, — не мог себе представить, что самый рассеянный мой ученик станет асом полиции. Как вы открыли в себе это призвание?

— На переменах мы играли в сыщика и вора. Я всегда был вором, поэтому мне захотелось сменить амплуа. Он улыбается.

— И это работа? — удивляется он.

— Не совсем, скорее веселое времяпрепровождение, в котором рискуешь своей шкурой…

Морпьон вынимает два стакана с грязными краями.

— Жизнь, мой юный друг, — говорит он, — это такая мелочь. Она возможна только на этой планете, между минус двадцатью и плюс сорока градусами. Солнце, дающее ее нам, выделяет температуру более чем пять миллионов градусов. Вы представляете себе нашу беззащитность?

Достаточно светилу немного сдвинуться в ту или другую сторону, и наша планета превратится в лед или пепел.

Он берет бутылку из корзинки, в которой лежит масса странных вещей, и наполняет два стакана.

Я хочу вытереть край моего, прежде чем выпить, но Морпьон не дает мне времени.

— За ваше здоровье, мой юный друг.

Мы чокаемся. Я делаю глоток и едва одерживаю гримасу.

— Неплохо, правда? — спрашивает Морпьон.

— Великолепно, — соглашаюсь я. — Что это такое? Он поворачивает флакон этикеткой ко мне, и тогда я вижу, что это кровоочищающее лекарство. Я любезно обращаю на это внимание моего старого учителя, но тот только пожимает плечами.

— Ничего, — говорит он, — это нам не повредит. И осушает свой стакан. Я начинаю себя спрашивать, зачем Морпьон позвонил мне. Пока что он не торопится просветить меня. Поскольку он не решается, я задаю ему вопрос. Он скромно улыбается.

— Хоть я и “литератор”, но тайны не люблю, — говорит он.

Он подбирает с полу пуговицу от рубашки, только что добившуюся независимости.

— Когда я решил лечь в больницу, — тихо говорит анализатор Паскаля, — то отвез моих кошек к старой знакомой, квартиру запер, а ключ положил в карман…

Он смотрит на меня, будто сомневаясь, продолжать или нет.

— И что же? — подбадриваю его я, чувствуя, что во мне растет интерес.

Его грустные близорукие глаза наполняются безграничным простодушием.

— А то, мой юный друг, что я провел в больнице два месяца и вернулся домой сегодня утром. По дороге сюда я заехал взять моих друзей, — добавляет он, показывая на кошек. — Мы радостные приезжаем домой, я вхожу, и тут же меня кое-что удивляет…

— Что? — каркаю я.

Он поднимает руку, как когда-то в классе, когда хотел добиться тишины.

— Меня смутило нечто неуловимое.

— Что? — квакаю я, надеясь, что лягушачий язык будет доходчивее вороньего.

— Тик-так, — отвечает он.

— Бомба? — с надеждой спрашиваю я. Кончики его пальцев, высовывающиеся из манжет, нервно стучат по столу.

— Нет. Часы!

Он мне показывает на маленькие нефшательские часы, стоящие на камине.

— Ну и что? — блею я.

В его взгляде появляется сочувствие.

— Вы служите в полиции, и такой необычный факт не вызывает у вас удивления? — смеется Морпьон.

— А что в нем необычного?

— Эти часы надо заводить раз в неделю. Моя квартира оставалась запертой два месяца Когда я вернулся, часы шли…

— Вы полагаете, что кто-то проник в квартиру в ваше отсутствие?

— Все говорит об этом. У вас есть другое объяснение?

— Может быть, — отвечаю я. — Предположите, что ваши часы стали после вашего отъезда, а при вашем возвращении снова пошли.

Он пожимает хилыми плечами.