Белый ниндзя   ::   Ластбадер Эрик ван

 — Манипулировать людьми, убивать чужими руками! Я Вас всегда считал неподкупным бессребреником, чуждым алчности.

— Алчность — странная вещь, — изрек Канзацу. — То тебе вроде и ничего не надо, а потом в один прекрасный день обнаруживаешь, что без этого жить не можешь. Тогда ничего не остается делать, как только сказать себе, что нет ничего слаще, чем поддаться искушению.

— Господи, Вы говорите об этом, как человек, который на старости лет решился на внебрачную связь!

— Ну что ж, аналогия убедительная, — согласился Канзацу. — Я сошел с прямого пути акшары. Но зато и награда! Теперь у меня будет все!

— Нет! — Николас поднял сжатый кулак. — Канзацу, ты сам сказал, что решил поддаться искушению. Но ты ничего не получишь.

Николас разжал руку. На ней лежали девять изумрудов.

— Нет.

Это был более чем крик. И даже более чем вопль. В этом коротком слоге было все: смена прилива отливом, белого черным, света тьмой, бессребренничества корыстью. Путь в силки.

И силки обернулись ямой.

Воздух наполнился шипением, искрами и треском, будто огонь в камине запылал или с небес слетела шаровая молния. Изумруды в руке Николаса зашевелились, ожили. Их было девять: мистическое число, почитаемое тандзянами с самого начала времени.

Изумруды сложились в сложную, объемную конфигурацию. Эта фигура поднялась в воздух и, как стая рассерженных шмелей, ринулась на Канзацу.

Камни ударили его в лицо с такой страшной силой, что мгновенно превратили его в кровавую кашу. Какое-то мгновение Николас видел их сверкающие грани, внедрившиеся в человеческую плоть, как звезды в бархат неба. И тотчас же в прозрачном воздухе Ходаки разнеслась вонь паленого мяса, как с языческого погребального костра. Страшный крик, подхваченный эхом в заснеженных каньонах Ходаки, раздался, — и Канзацу смело со скалы, как выстрелом из пушки. Перелетев через гряду камней в поднявшемся снежном вихре, он исчез черной точкой в синем-синем небе.

Растаял в небытии.

Николас судорожно хватал ртом воздух. Лихорадочный стук сердца причинял боль. Жуткий страх леденил его: страх, что он сейчас схватился с учителем — в каком-то смысле его отцом, хотя бы и духовным; страх того, что он заглянул в лицо столетиям таинственной силы, основанной на обмане и иллюзии; страх того, что в его руках оказалась возможность уничтожить эту силу.

Вот уж воистину, избранник. Хранитель тандзянских изумрудов. Он исполнил предназначение.

— ТЕПЕРЬ все кончено, — тихо сказал Николас. Никого рядом не было, но тем не менее он знал, что сказал он это непосредственно своему деду.

А потом он повернулся и начал тихо спускаться с Ходаки. И даже не обернулся на грозно возвышающегося на фоне багрово-синего неба Черного Жандарма.

Теперь это был всего-навсего большой кусок черной горной породы.

* * *



Осень отказывалась приходить в Вашингтон. Листья на платанах и вишневых деревьях, такие сочные летом, висели пожухлые и неподвижные в удушающем пекле. Потомак казался таким прохладным и живительным, журча под душным одеялом октябрьской жары.

Законопроект Брэндинга по финансированию АСИКСа прошел через обе палаты с подавляющим числом голосов «за», и везде высказывалось мнение, что если «Пчелка» пройдет все строгие заключительные испытания, то она составит основу правительственной компьютерной системы уже в ближайшие два года.

Популярность Брэндинга ширилась по всей стране, и он выжимал все, что можно, из все более щедро отпускаемого ему телевизионного времени. Он уже был в программе «Лицом к нации», в «Телевизионном знакомстве». Си-Эн-Эн посвятила ему целый очерк, и с огромным успехом он отвечал на вопросы журналистов в программе «Горячая линия».

Они с Шизей сочетались гражданским браком перед Мемориалом Линкольна.