Мстительное сердце   ::   Мэтьюз Патриция

Два человека, которых я люблю и уважаю больше всех на свете, – чернокожие, и они равны любому белому мужчине или женщине и лучше большинства из них. В глубине души я не считаю, что моя негритянская кровь – это большой недостаток. Кроме того, я не думаю, что положение служанки, работающей по договору, так уж отличается от положения рабыни, разве что цвет кожи у них разный. А Андре рассказывал мне, что в давние времена белых тоже обращали в рабство.

– Да, это верно!

– А ты, Майкл? Что ты почувствовал?

– Что я почувствовал? Touche [10] , дорогая Ханна. – Он коротко рассмеялся. – Честно говоря, живя в «Малверне» в детстве и позже, я никогда особенно об этом не задумывался. Рабы там были, и это было обычным житейским явлением. Я знаю, мой отец не очень-то одобрял рабовладение. Он часто говорил мне об этом. Но он считал, что рабство необходимо для плантаторского хозяйства. А потом… – Теперь его смех длился дольше. – Тебе трудно будет в это поверить, но впервые я серьезно задумался о рабстве, когда был пиратом у Черной Бороды!

– У Черной Бороды? – изумленно спросила Ханна.

– Да, дорогая. Как это ни невероятно, но многие из его шайки были чернокожими, в основном беглыми рабами, как я понял. Я спросил его как-то раз, почему это, и он сказал… сейчас попробую вспомнить его слова точно. Он сказал: «Каждый должен иметь право делать то, что ему хочется, братец. Цвет кожи, раса – все это ничего не значит. Черный человек для Тича – это просто человек, если он может выполнять то, что я от него требую. А ты как думал, что такое пиратская жизнь? Это вольная жизнь, такая жизнь, где все равны и дают друг другу то, что могут…» Услышать такое от капитана Тича, самого мрачного из всех злодеев! Это заставило меня задуматься. И еще он вот что сказал: «Я знаю, что ты или по крайней мере Малкольм Вернер владеете рабами: они работают на вашей расчудесной плантации. Уж не думаешь ли ты, что это возвышает тебя над старым Тичем?»

И знаешь, я не смог придумать, что ему ответить на это. Но если такой человек, как Черная Борода, считал чернокожих ровней, почему я должен думать иначе? С того дня я стал смотреть на черных – все равно, рабы это или свободные, – другими глазами. О, я вовсе не имею в виду, что собираюсь освободить всех своих рабов, когда вернусь в «Малверн». С тех пор прошло два года, а я еще не сделал этого. Но об этом следует подумать. Кстати, об этих двух годах…

Он повернулся к ней, и Ханна заметила, что он опять готов к ласкам.

– Ах, сэр, как вы пылки!

– Я сделаю тебе еще одно признание, сердце мое. Я – человек больших страстей. Кровь у меня горячая. И тем не менее, с тех пор как вернулся в «Малверн» из Нового Орлеана, я жил холостяком.

Он замолчал, словно ожидая от нее ответа. Ханна внутренне напряглась. Может быть, он ждет от нее такой же исповеди? Она вспомнила свою фразу о том, что между ними больше не будет тайн. С ее губ уже готово было сорваться имя Джошуа, но древний инстинкт женщины, подсказывающий ей, когда говорить и когда молчать, наложил печать на ее уста.

– Если дело обстоит таким образом, вероятно, нам придется наверстать упущенное. А я, дорогой мой Майкл, становлюсь распутницей, когда я с тобой. Надеюсь, тебя это не шокирует?

– Шокирует? Вовсе нет, любимая. Это меня восхищает! – Он громко рассмеялся. – Не хотелось бы мне иметь у себя в постели холодную рыбину!

Она пробормотала:

– Я не холодная рыбина, сэр.

И раскрыла объятия.

В сумерках они подъезжали к «Малверну». Стоял прохладный сентябрьский вечер. Джон с утра изо всех сил погонял лошадей, чтобы поскорее добраться до дому.

Хотя Ханна устала от путешествия, она не отрывалась от окна, когда экипаж свернул на знакомую подъездную аллею.