Нам нет преград ( Птица)   ::   Антонов Антон Станиславович

После этого Вениамин Петрович, топая ногами и пуская из ноздрей огонь и дым, пригрозил, что найдёт способ пришить Лебедеву статью за хулиганство и отправит его в колонию, если только ещё раз увидит его ближе чем за 5 километров от «Буревестника». Юрику как раз исполнилось 14 лет и он не захотел рисковать.

А через неделю из лагеря сбежала Свечкина. Все и так, конечно, знали, что Юрик ездил сюда именно к ней — кроме, разве что, Вениамина Петровича, полагавшего, очевидно, что люди размножаются почкованием. Но это уже его личное несчастье.

* * *



Под Новый год Елена Юрьевна получила письмо. Оно пришло не по почте, а было просто брошено в почтовый ящик.

А Леночка готовилась к сессии в своём пединституте, никого к себе в гости не звала и сама ни к кому не собиралась. Какой к чёрту Новый год, если через два дня экзамен по историческому материализму?!

А с другой стороны, какой к чёрту материализм, если тебе перед Новым годом не досталось колбасы?! Да ещё в очереди обматерили. А из выпивки — только водка и бормотуха. И хотелось бы напиться до беспамятства, да воспитание не позволяет. И сессия на носу.

А в письме — фотография.

Совершенно голая Нина Свечкина стоит на снегу по стойке «смирно», и алеет на её груди пионерский галстук, и отдаёт она пионерский салют чему-то перед собой, и лицо её лучится восторгом и вдохновением.

И не «чему», а «кому» отдаёт она салют. Юрику Птице — вот кому!

Леночка убедилась, что дома никого нет — мама ушла в гости встречать новый год.

На всякий случай заперла дверь изнутри.

Включила телевизор.

Разделась догола. Не слишком-то жарко в квартире, но Леночка поставила прямо перед своим креслом рефлектор.

Зажгла гирлянду на ёлке.

За неимением шампанского налила в фужер гриб из банки и поставила на журнальный столик.

По телевизору новый генеральный секретарь ЦК КПСС поздравлял советский народ с наступающим Новым годом.

А красивая молодая женщина, полулёжа в кресле, ласкала себя перед телевизором — словно дразнила этого немощного старика, вообразившего себя спасителем Отечества от чуждых внешних влияний и внутреннего разложения.

Он ещё не понимал, что всё давно рухнуло. Что тринадцатилетние девочки и мальчики занимаются любовью на его знамёнах, а его кумиров отворачивают носом в угол, чтобы не подсматривали. И чуть ли не каждый, кто смотрит в эту предновогоднюю минуту телевизор, мечтает только об одном: как бы написать этому старому маразматику неприличное слово поперёк лба.

А впрочем, вряд ли. Какое дело нормальным людям до всех этих стариков из телевизора? Нет никакого дела.

Елена Юрьевна, бывшая вожатая и будущий педагог, ласкала себя, закрыв глаза, и под бой курантов вспоминала самого удивительного своего любовника. Тринадцатилетнего мальчика. Юрика Лебедева. Птицу.

* * *



Он позвонил через тринадцать лет, но говорил так, будто они расстались максимум позавчера.

— У меня контракт с русским «Плейбоем». Срочно требуется красивая зрелая женщина. Деньги и слава гарантируются.

— А я-то тут при чём?

— Ну вот. Её приглашают сниматься для «Плейбоя», а она ещё спрашивает.

— Ты сумасшедший, да? Какой «Плейбой»? Какая красивая женщина? Я не зрелая, я старая. И скромная к тому же. Я «Плейбой» даже смотреть стесняюсь при людях.

— А в одиночестве, стало быть, смотришь? И не клевещи на себя. Тебе тридцать три года, замужем не была, детей нет. А твой любимый пляж прямо у меня под окнами.

— При чём здесь пляж?

— Подумай и догадаешься. И не пытайся возражать. Я всё равно своего добьюсь. Ты же меня знаешь.

29.06–15.07.1997