Обнаженные чувства   ::   Роджерс Розмари

А потом, даже не отдавая себе в этом отчета, сразу влюбилась в Дэвида. Он не позвонил. Вот все, что я знаю. Он приучил меня к своим ежедневным звонкам с первой нашей встречи. Это было похоже на обещание новой встречи, на следующий день. Поначалу я даже удивлялась. Дэвид совсем не походил на романтика, он казался весьма прозаичным, далее рациональным. Но чем больше я узнавала его, тем больше мне казалось, что он приоткрывается передо мной, позволяя распознать его истинную сущность. Это был чрезвычайно тонкий процесс. Я ощущала себя его единственной избранницей. То есть он дал мне возможность почувствовать себя такой.

Как бы то ни было, Дэвид мне звонил. По крайней мере, раз в день. И каждый день. И я стала ждать этих звонков, ты знаешь?

Более того, у меня появилась привычка открывать ему душу, и мне казалось, что он меня понимает — я имею в виду понимал. Я рассказывала ему обо всем, даже о походах в магазины, даже о своей больной ноге… минуточку, я, кажется, начинаю кое-что понимать. Ты и в самом деле умница, Питер. Вот оно! Дэвид был для меня моим очень личным магнитофоном, только шумноватым. К тому же у него были некоторые преимущества перед обычным магнитофоном — он еще спал со мной и внушил мне, что я лучшая в мире женщина — самая красивая, самая обожаемая. Он мне позволил ощутить собственную уникальность.

И вот в один прекрасный день он мне не позвонил! Я не могла заснуть, я просто обезумела! Я стала метаться по квартире, как попавшее в клетку животное, действовала Марти на нервы и вдруг поняла, что люблю Дэвида. Ужасно люблю. А он все не звонил и не звонил. И тогда я совершила ошибку номер один — первую в последовавшей потом длинной череде аналогичных ошибок. Я позвонила ему сама. В разгар ночи.

— Дэвид, — сказала я ему, — я люблю тебя.

А он рассмеялся. «Ева, ты идиотка» — вот что он заявил. Потом он сказал, что очень сожалеет о том, что не смог позвонить мне, что у него на работе была какая-то горячка, а потом ему пришлось сидеть допоздна в офисе, заканчивая работу над каким-то отчетом. А потом он просто заснул… Я почувствовала себя дурой. Но мне в то же время было хорошо. Теперь он знал. Не спрашивай меня, почему я решилась сказать про свою любовь. Может быть, я втайне надеялась услышать от него эти же слова в ответ? Но он их ни разу не произнес. Он был слишком умен.

Скажи, Питер, ты Дэвида тоже подвергал своему анализу? Каким образом вы стали друзьями? Что тебе говорил Дэвид обо мне? Ах, перестань притворяться, Питер, я знаю, что ты не спишь. Я чувствую это по тому, как ты дергаешь плечом. И тебе опять хочется трахаться — я это тоже чувствую. Питер! Он рассказывал тебе о нашей ссоре?

— Все, Ева. Твое время истекло. Прибереги ссору для следующей записи. Повернись ко мне, будь столь любезна, и скажи, что тебе тоже хочется вступить со мной в сношение. Давай скорей — на пленке еще хватит местечка для разных сексуальных словечек и ахов и охов.

— Ты, Питер, тоже сволочь порядочная… нет, прекрати, Питер, я не хочу… иди ты к черту!

— Нет, скажи, что тебе тоже хочется.

— Да, да, хочется… Трахай меня Питер, трахай, трахай! Конец пленки.



Глава 4

Когда Ева вернулась домой, было уже очень поздно, но Марти еще не ложилась и слушала пластинку Рода Стюарта. Как обычно, она выпивала — ее полупустой стакан возвышался на кофейном столике на расстоянии вытянутой руки от дивана. Еву всегда беспокоили ее выпивки. До сих пор, правда, избыток алкоголя еще не начал сказываться на ее лице и фигуре, но если бы она стала продолжать в том же духе, это обязательно бы случилось.

Было похоже на то, что Марти и Стелла опять поругались. Еву постоянно мучил вопрос — сохранялись ли у Стеллы по-прежнему конфиденциальные отношения с Дэвидом.