Берлинские похороны   ::   Дейтон Лен

Налогов с него не берут. Кроме того, он дополнительно получает за чтение лекций, статьи и выступления на телевидении. Столовая в лаборатории фантастическая — фантастическая. У него дом в городе и коттедж в сельской местности. Каждый год он получает по новому ЗИЛу, а когда пожелает, к его услугам курорт на Черном море, которым пользуются только ученые из академии. Если он умрет, его жена получит громадную пенсию, а его дети — как минимум прекрасное образование. Он работает в отделе, который называется «Генетические проблемы молекулярной биологии», где используются большие охлажденные центрифуги. — Хэллам помахал в воздухе кусочком сахара. — Это один из самых мощных инструментов современной биологии, они стоят десять тысяч фунтов каждый.

Он подождал, пока до меня дойдет.

— У Семицы их целая дюжина, — продолжал он. — Электронный микроскоп стоит около четырнадцати тысяч фунтов, у него...

— Ладно, — сказал я. — Вы что, завербовать меня пытаетесь?

— Я пытаюсь заставить вас посмотреть на ситуацию с точки зрения Семицы, — сказал Хэллам. — Его самые сложные проблемы сейчас — это, видимо, решить, что подарить сыну к двадцатилетию — «Запорожец» или «Москвич» — и выяснить, какая из служанок ворует у него шотландское виски. Хэллам развернул кусочек сахара и с хрустом съел его.

— А что вы можете ему предложить? — продолжал он. — Вы видели сдвоенные домики, в которые поселяют людей Портона? А что касается наших лабораторий, то они мало чем отличаются от бараков. Он подумает, что попал в тюрьму, и будет требовать своего освобождения. — Хэллам захихикал.

— Ну, хватит, — сказал я. — Для одной чашки чая слишком много диалектического материализма. Скажите мне, смогут ли ваши люди из министерства внутренних дел выполнить свою часть работы, если я доставлю его вам?

Хэллам еще раз хихикнул и вытянул палец, словно пытаясь дотронуться до моего носа.

— Вы его сначала достаньте. Нам бы, конечно, очень хотелось его заполучить. Он сейчас лучший специалист в мире по ферментам, но вы сначала доберитесь до него. — Он бросил еще один кусочек сахара в рот и сказал: — Нам бы он очень пригодился, очень.

Муха билась о стекло, пытаясь выбраться наружу; жужжание становилось все громче. Как только силы покидали ее, она сползала вниз, бешено молотя лапками воздух. Хэллам налил еще чая и нырнул в один из своих многочисленных шкафчиков. Он вытащил коробку из-под стирального порошка «Омо» и кипу туристских буклетов. Обложка буклета, лежавшего сверху, запечатлела людей, машущих руками из автобуса, автобус стоит около Альгамбры, на его боку написано: «Всего за тридцать одну гинею». Хэллам нашел ярко раскрашенную пачку и радостно хмыкнул.

— Сливочное печенье, — сказал он. Две печенины он положил из коробки на овальное блюдце. — По субботам я не завтракаю, — пояснил он. — Иногда иду в кафе «Эль Мокко» и съедаю порцию сосисок, но чаще всего обхожусь одной печениной.

— Спасибо, — сказал я и взял печенину.

— Правда, официантам там доверять нельзя, — сказал Хэллам.

— В каком смысле? — спросил я.

— Они жульничают со счетами, — сказал Хэллам. — На прошлой неделе я обнаружил в счете хлеб и масло. — Мокрым пальцем он собрал последние крошки печенья.

В прихожей женский голос говорил:

— Сколько раз тебе повторять — никакого велосипеда? — Я не расслышал, что ответил мужской голос, но женский продолжил: — Только на улице, мы для этого и платим налоги на строительство дорог.

Хэллам сказал:

— Я никогда не ем хлеба и масла.

Я, глотнув чая, кивнул, Хэллам открыл окно и выпустил муху. Потом сказал:

— И, что интереснее всего, он знает это. — Хэллам издал смешок, как бы подчеркивая иронию жизни и слабость человеческой натуры.