Бесплатных завтраков не бывает   ::   Хендерсон Крис

 — Ну, что? Тепло?

— Джек, ты же ничего не знаешь! Байлер спал с Марой — и когда ухаживал за мной, и после помолвки, и когда мы поженились! Он говорил, что принадлежит мне, а спал с ней!.. Весь город знал об этом! Весь город смеялся надо мной. Потому я и развелась с ним, потому у меня и произошел нервный срыв... Потому я и ненавижу его. Он использовал меня — бессовестно, подло! Я никогда не была ему дорога. И женился он не потому, что любил меня, а чтобы доказать всем, какой он молодец. Он поставил перед собой цель — трудную цель! — и достиг ее... Он... он...

Она разрыдалась, да так, что не смогла продолжать. Все тело ее сотрясалось — далась ей вся эта история не очень легко. Фред Джордж был симпатичнейший молодой человек, и он любил Джин ради нее самой. И вот его-то она по случайности застрелила. Дальше все пошло кувырком. Кар-рас был у нее как кость в горле: он мог рассказать, что было похищено у Миллера, и эта ниточка привела бы к ней и к обстоятельствам гибели Джорджа. Она запаниковала и попросила Энтони припугнуть Карраса, чтобы тот молчал. Джеффу однажды уже случалось делать это в Плейнтоне. На этот раз он перестарался. И Джин начала уже просто сходить с ума от ужаса. И до Миллера ей уже не было никакого дела.

Овладев собой, Джин довольно спокойно спросила, собираюсь ли я арестовать ее. Я ответил «нет». Когда она поинтересовалась почему, я сказал:

— А зачем? Ты ведь не станешь теперь убивать Байлера?

Она покачала головой. Я так и знал. Она чуть не сошла с ума от тоски и страха и жалости к себе, когда поднималась на крышу с карабином, когда помогала Миллеру свести счеты с жизнью, — потому что он пытался спасти женщину, погубившую ее замужество. Но теперь это безумие прошло. От потрясения она исцелилась. А быть нормальной после всего этого — страшная кара.

— Тюрьма ничего тебе не даст. Что в ней толку? Если ты на воле не страдаешь, то и в камере не будешь страдать, — сказал я и сделал еще шаг в сторону. — Это ведь так просто.

Она смотрела на меня снизу вверх, и глаза ее были красны от настоящих слез. Она подалась ко мне всем телом, потянулась — всей сутью своей умоляя остаться, хотя не произносила ни слова и не цеплялась за меня. Тут было нечто большее. Она безмолвно заклинала меня тем чувством, которое сама же во мне и пробудила, той радостью, которую я обрел после встречи с ней, после того, как понял: она может любить меня. В ней воплотились и сошлись все мои надежды, те мечты, на которые я кинулся, словно сбитая влет птица — крутясь в воздухе, она в соответствии с законом земного тяготения камнем падает вниз, сама не понимая, что же с ней случилось.

Но пришла минута, я ударился оземь, внезапно очнулся и понял, что настала пора уходить. После всего, что случилось, после всего, что я узнал, остаться я не мог. И мы с Джин знали это оба. Внезапно по стеклу застучали капли дождя, словно в него со злобой швырнули пригоршню гравия. Я повернулся и увидел цветы, которые накануне послал Джин. Она поставила всю охапку в одну большую вазу в коридоре, ведшем в ванную комнату. Ваза заняла место большого фотоплаката — ее первой работы в качестве модели, — о котором напоминал только не успевший еще выгореть прямоугольник на оштукатуренной стене. Какие-то последние нити оборвались во мне, и все полетело к черту. То, что она сняла плакат, — это было очень много. Но недостаточно. И слишком поздно. Есть на свете такое, чего быть не должно.

Я вышел молча, ничего не сказал Джин, ничего не услышав от нее. Лифта ждал целый год, года два ехал вниз, шагнул из кабины, увидел, как хлещут по окнам первого этажа свирепые струи дождя.

Я стоял и смотрел на этот ливень. Мне хотелось только добраться до дому и лечь. В крайнем случае, свернуться на заднем сиденье «скайларка» и постараться все забыть.