Светоч любви   ::   Холт Виктория

Он рисовал в манере и на уровне, которые могли бы быть определены как «вполне приличные», но как все почти знают, понятие «вполне прилично» довольно растяжимо и вовсе не всегда дотягивает до достаточной оригинальности и профессионализма.

Иногда отцу удавалось продать несколько своих творений. В сезон, когда свершались восхождения, он подрабатывал в качестве инструктора по альпинизму.

Мои ранние воспоминания возрождают его образ, почему-то обязательно собирающегося в очередную вылазку, глаза его при этом горят, ведь сейчас он займется тем, чем ему хотелось заниматься больше всего на свете.

Он был мечтателем и идеалистом.

Моя мама часто повторяла мне:

— Наше спасение, Джейн, в том, что и ты, и я твердо стоим обеими ногами на земле, и хотя наши головы часто окутывает этот дербиширский сырой туман, мы все же не витаем в облаках.

Но мы искренне любили отца, и он платил нам тем же, часто повторяя, что мы — великолепное трио.

Поскольку я была единственным ребенком в семье, родители ухитрились дать мне самое лучшее из возможных образований. Моему отцу казалось совершенно естественным, что я должна пойти в ту школу, куда всегда поступали все девушки из его семьи; что касается мнения мамы, то она считала, что дочь моего отца должна иметь все только самое лучшее. Поэтому в десять лет я была отправлена в заведение Клантона — привилегированную школу для девочек из семей земельной аристократии.

В конце концов, я была Линдсей из Линдсей Мэнор и хотя в глаза не видела этого Мэнора, — и более того, фактически была отлучена от священной земли, — я все же принадлежала ей.

Мы — семья нестабильная с точки зрения финансовой, были сильны нашей любовью друг к другу, к тому же отец получал свой небольшой пансион, да его случайные заработки все же помогали нам выжить. Словом, мы весело сражались с жизненными невзгодами вплоть до того самого трагического январского дня.

По случаю рождественских каникул я пребывала дома.

В том году погода стояла мрачная. Я никогда раньше не видела Дербиширские горы такими грозными. Небо было свинцово-серым, дул ледяной ветер, и через какие-то пять часов после того, как мой отец и его спутники тронулись в путь, разразилась снежная буря. С тех пор я никогда не могла равнодушно видеть снег, не вспоминая тот жуткий день. Я до сих пор ненавижу этот странный белый снег, ледяным саваном укрывающий землю, я ненавижу и снежинки — эти пушистые падающие с неба хлопья.

Мы были замкнуты в белом колдовском мире, а где-то в горах в это время погибал мой отец.

— Он опытный альпинист, — произнесла мама. — С ним ничего не должно случиться.

Она нашла себе занятие на кухне — пекла хлеб в невероятных размеров духовке над очагом.

Для меня навсегда запах свежевыпеченного хлеба связался с трагичностью тех бесконечных часов ожидания… И мы слушали тиканье дедушкиных ходиков, отсчитывавших минуты, и ждали, ждали новостей.

Когда буран стал затихать, снежные поляны, образовавшиеся от сползших сверху сугробов, затянули подножья и склоны гор. Спасатели вышли на поиски. Но они нашли погибших лишь на вторые сутки.

Мы, кажется, все уже поняли раньше. Помню, как, сидя на кухне — самом теплом месте во всем доме — с мамой, я слушала, как она рассказывала об их первой встрече с отцом, о том, как он храбро отбивался от нападок своей семьи и пожертвовал всем ради нее.

— Не такой он человек, чтобы пропасть, — бодро сказала мама. — Вот увидишь, скоро он возвратится да и еще посмеется над нашими страхами.

Но если когда-то он смог побороть свою семью, то победить природу было невозможно.

День, когда спасатели доставили его тело в наш дом, был самым трагичным в нашей жизни. Мы похоронили его и еще четырех альпинистов. Двое из попавших в беду выжили, и они поведали легенду о твердости духа и страданиях.