Вечная история   ::   Протов Виталий

Он целовал девушек, трогал их за всякие интимные места, а они искали его внимания, требовали его ласк. Правда, тут у него что-то не ладилось. Он не очень представлял себе кульминацию этих ласк, хотя и насмотрелся интернетовских картинок всякого рода. Он не очень представлял себя в роли интернетовского героя, который в окружении трех-четырех девиц не тушевался, а получал удовольствие и умудрялся доставлять его своим партнершам.

Сны его неизменно заканчивались тем, что он уединялся с предметом своих вожделений, а потом… потом…

– У него поллюции, – подслушал он как-то слова матери, разговаривавшей с отцом (в тот же день он отыскал это слово в словаре). – Я вчера меняла ему белье.

– Ну что ж, – ответил отец, – у парня уже женилка подросла.

– Рано еще этому петушку клевать, – раздался голос матери.

Он почему-то испытал жгучий стыд, словно был виновен в каком-то преступлении. Он стеснялся этих пятен на простынях, но ничего не мог с собой поделать. Просыпаясь, он нередко ловил себя на том, что сон – сном, а его руки продолжают жить своей жизнью, дополняя эфемерные ощущения сна вполне реальными действиями. Он, конечно, был подвержен детскому греху, но грешил осознанно, хотя и ругая себя за это. А вот этот неосознанный грех иногда становился у него поводом для самобичевания. Ему казалось, что он не такой, как другие, что он порочен, и этот порок ставит его вне общества, а в будущем сделает его изгоем, потому что… потому что… Он не знал почему, но был уверен, что ни к чему хорошему это не приведет, хотя снова и снова ловил себя на том, что его рука, пока он спит, живет независимой от него жизнью, отчего его призрачные похождения во сне оставляют на простынях отнюдь не воображаемые пятна.

Он проснулся. Кондиционер плохо справлялся со своей задачей, и в его комнате было душновато. Но проснулся он не от этого: он снова поймал себя на том, что его рука шалит, гладит и без того взволнованного петушка.

Черт! Привязалось к нему это детское словечко – петушок! Впервые он его услышал от матери (отец почему-то никогда не пользовался им, находил другие словечки, за которые получал тычки от жены, одновременно вытягивавшей шею в направлении Джона: мол, не надо при ребенке), когда у него разболелась эта штука – воспалилось под крайней плотью. Наверное, отец не очень хорошо растолковал ему правила гигиены. Как ни странно, мать на этот счет была осведомлена лучше отца. И даже слова кой-какие знала. «Петушок», – сказала она, и с тех пор это словечко время от времени повторялось в доме. Отец, услышав его, делал уничижительную гримасу, и, может быть поэтому, Джон, хотя и привык к этому слову-заменителю, так и не пустил его в свой разговорный словарь. Он пользовался им только в своих бесконечных внутренних монологах.

Петушок теперь стал молодым петухом и здорово досаждал ему в последние два-три года. Иногда Джону приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы скрыть эту неугомонную домашнюю птицу, которая в самые неподходящие моменты проявляла крайнее любопытство и делала попытки выглянуть на свет божий. По ночам этого негодяя не сдерживал никто и ничто, и он вел себя отвратительно. Вот как и в эту ночь.

Сон окончательно прошел, и Джон вспомнил, как перед отъездом, выдавливая перед зеркалом неизвестно откуда взявшийся прыщик на щеке, дал себе зарок: он становится взрослым, и со всеми эти детскими грехами завязывает. Ну, по крайней мере, на эту поездку уж точно. А потому теперь он заставил себя встать, пройти в ванную и ополоснуть лицо. Потом он натянул на себя джинсы, заглянул на всякий случай в соседнюю комнату, а когда убедился, что родители безмятежно спят, вышел в коридор гостиницы. Электронные часы в дальнем углу показывали всего час ночи.